– Охотником, – сказал Шатов. – Он называл себя охотником. А нас всех – животными, на которых он охотится. И еще он говорил, что не потерпит браконьеров в своих угодьях.
– И не потерпел, и не потерпел… Это прибавило к общему списку еще пять трупов и чуть не стоило вам жизни, – Бочкарев продолжал крутить в руках листок, сложенный вчетверо.
– У вас есть ко мне еще вопросы?
– Да, – кивнул Бочкарев, – или вы уже устали?
– Ну что вы, – устало улыбнулся Шатов, – в вашей компании я провел четыре самых содержательных часа в своей жизни.
– Вот и хорошо. Сейчас я вам задам вопрос. Чисто гипотетический, но все-таки. Вопрос. И мне очень хотелось, чтобы вы ответили на него как можно более честно. Даже если он покажется вам нелепым…
– Шатов, Евгений Сергеевич, тридцать семь… – деревянным голосом отбарабанил Шатов.
– И тем ни менее. Если мы предположим, только предположим, подчеркиваю, что Дракон каким-то образом выжил. Только предположим…
– Да что вы заладили – предположим, предположим! – взорвался Шатов. – Не делайте из меня дебила, господин Бочкарев!
– Хорошо, – легко согласился Бочкарев, – если тот, кого вы называли Арсением Ильичем, остался в живых… Он бы попытался найти вас?
– Да, – не задумываясь, ответил Шатов.
– Вы в этом твердо уверены?
– Да, я в этом твердо уверен.
– И зачем он попытался бы вас найти?
– Не знаю… Отомстить… Не знаю, – пожал плечами Шатов, – Честно – не знаю.
– А если отомстить, то за что?
– За то, что я его…
– Убили? – быстро спросил Бочкарев.
– Да, за то, что я его убил, – твердо произнес Шатов. – За то, что я его убил. И за то, что я каким-то образом умудрился не выполнить того, что он запланировал. И что я…
– Отомстить… – тихо повторил за Шатовым Бочкарев. – Только вам?
– Вы имеете ввиду… Моей жене?
– Не только…
– Не знаю, – Шатов чувствовал, что разговор снова становится каким-то нереальным, сумеречным.
Начала болеть голова, и Шатов потер виски.
– Прошло уже полтора месяца, – Бочкарев все крутил в руках сложенный вчетверо листок, крутил с таким видом, будто в листке этом скрыта некая тайна, которая…
– Он не пытался со мной связаться. Не пытался, – Шатов прикусил губу, а потом снова сказал, – не пытался.
– Подождите меня, пожалуйста, – попросил, вставая, Бочкарев. – Я вернусь через пять-десять минут.
Листок остался на столе.
Шатов помассировал виски. Болит. Безумный день. Безумный разговор. Нелепый человек… Хотя, слово нелепый, как и определение «Зануда», больше не подходили к Бочкареву. За полчаса этот человек сумел скомкать и выбросить в окно все самообладание и уверенность Шатова.
Странный человек. И странный листок.
Шатов попытался отвернуться к окну, но взгляд все равно вернулся к листку бумаги.
Там не может быть ничего интересного, сказал себе Шатов. Ничего. И это не мой листок. И это просто глупо – заглядывать в этот нелепый листок бумаги. И, в конце концов, неизвестно, как может отреагировать Бочкарев на то, что Шатов…
Рука Шатова остановилась над бумагой.
Не нужно.
Листок по краям немного потерт, словно его долго носили в кармане.
Не нужно.
Пальцы ощутили шероховатость бумаги.
Не нужно, слышишь, Шатов, не нужно. Это не для тебя… Не нужно.
Листок развернулся. Раз и еще раз. Обычный стандартный листок для машинописи. И размашисто, через весь лист, в длину, фломастером, надпись: «Если бы вам осталось жить меньше часа, что бы вы сделали?».
Шатов прочитал фразу несколько раз, прежде чем обратил внимание на подпись. «Евгений Шатов». И число – второе октября.
Если бы вам осталось жить меньше часа, что бы вы сделали? Евгений Шатов. Меньше часа. Второе октября…
Это не его почерк. И двойку он писал всегда без этой кокетливой петельки. И что за нелепая фраза?
Второе октября… Что он делал второго октября? Второго октября он… Да, действительно, позавчера, второго, он был на работе. С шести вечера до восьми утра. Он был на работе.
Какая-то глупая шутка!
Шатов снова свернул листок и положил его наместо. Задумался и чуть подвинул. Черт, какой стороной этот проклятый листок лежал к нему? Сгибом или уголками? Черт…
И он не писал этой записки. Не писал.
Шатов оглянулся на дверь – где там ходит этот Бочкарев? Ему нужно сказать, что не писал Шатов этого, что второго октября…
Словно озноб пробежал по телу. Что произошло? Что может значить этот листок, если Шатова вызвали для разговора. Странного, бредового разговора.
Шатов потер руки.
Где же этот Бочкарев? Где он? Где?
Шатов встал и прошелся по кабинету.
Стол, два стула и зеркало на стене. Почти метр в длину. Зеркало! Шатов засмеялся, понимая, что это больше похоже на истерику. Он ведь, как только вошел в комнату, сразу же обратил внимание на это зеркало, еще и мысль мелькнула, что вот именно из-за таких зеркал в штатовских фильмах наблюдают за допросами.
Купили! Его все-таки купили.
Шатов подошел к зеркалу и постучал в него костяшками пальцев, как в окно. Поманил пальцем.
Хватит с ним играть в прятки. Хватит. Он уже созрел для серьезного разговора. Уже не нужно подталкивать его и манипулировать его настроением… Подумав об этом, Шатов снова засмеялся. Этот Бочкарев – мастер своего дела. Молодец. Здорово, если вдуматься, он растрепал внутреннюю защиту Шатова, по бревнышку раскатал. Молодец.
– Где вы там! – позвал Шатов, снова постучав по зеркалу. – Клиент уже созрел.
– Не нужно так кричать! – спокойно сказал кто-то от двери, – Я и в первый раз все прекрасно слышал.
Шатов обернулся:
– Здравствуй, Хорунжий.
– Привет, Женя, – Хорунжий протянул руку, и Шатов ее пожал, – посидим, покалякаем?
– Опять?
– Ну, извини! Обряд должен быть выполнен, а Игорек его у нас выполняет лучше всех, – развел руками Хорунжий.
– А чего он не вернулся?
– А он бы вернулся, если б ты не прочитал писульку.
– Экзамен мне устроили? – Шатов сел на стул и закинул ногу за ногу. Стул подозрительно треснул, и Шатов поспешил сменить позу на более спокойную.
– Тест, – Хорунжий щелчком подтолкнул листок к Шатову, – на выживание.