— Видите ли, мистер Кларк, мы с Эдгаром не общались в последние годы. Даже не встречались. Вообразите теперь мой ужас. Меня извещают, что мой кузен обнаружен в Старом городе, на избирательном участке, в плачевном состоянии и увезен в больницу при колледже. Мой родственник, Генри Герринг, был свидетелем сцены в закусочной «У Райана». Мне так и не удалось выяснить, когда Эдгар приехал в Балтимор, где остановился, где, как и с кем проводил время.
Я выразил удивление.
— То есть вы хотите сказать, мистер По, что пытались пролить свет на загадочную смерть вашего кузена и не смогли?
— Я считал это своим долгом, как-никак мы состояли в родстве. Ну, вы понимаете, — отвечал Нельсон По. — Скажу больше: Эдгар не только доводился мне двоюродным братом — мы были друзьями. И одногодками. Эдгар умер слишком рано. Надеюсь, сам я умру стариком в своей постели, окруженный любящим семейством.
— Неужели вы совсем ничего не узнали?
— Увы, Эдгар унес причину смерти в могилу. С другой стороны, разве это не типично, мистер Кларк, — смерть глотает человека целиком, не оставляет ни единого следа, ни единой зацепки? Ни тени, ни даже намека на тень?
— Нет, мистер По, к вашему кузену это не относится, — убежденно сказал я. — Эдгар По будет жить в веках благодаря мощи литературного дара. Его произведения обладают удивительной властью над людьми.
— Действительно, им присуща некая власть, но чаще всего она сродни власти тяжкого недуга. Мистер Кларк, вам что-то известно о смерти Эдгара?
Я не стал рассказывать о Фантоме. Что-то остановило меня. Возможно, именно с этого момента — когда я заколебался и не открыл всего, что знал, — и началось мое настоящее расследование. Возможно, в тот миг я заподозрил, что Нельсон По не так прост и сообщил далеко не все.
Нельсон не мог даже толком обрисовать состояние Эдгара, доставленного в больницу. Да, он явился навестить кузена, однако доктора запретили входить в палату «из-за повышенной возбудимости пациента». Нельсон смотрел на Эдгара из-за шторы. Находясь в этой куда как выгодной для наблюдения позиции, Нельсон констатировал, что не узнал кузена, что тот стал тенью себя самого. Когда же Эдгар умер, Нельсон не видел мертвого тела — только заколоченный гроб.
— Боюсь, больше я вам ничего не скажу, — вздохнул Нельсон По. И вдруг выдал панегирик, врезавшийся мне в память: — Эдгар был сиротой во всех смыслах. Он вынес много горя, мистер Кларк, имел так мало поводов радоваться жизни, что сия прискорбная перемена — смерть — в его случае едва ли может считаться несчастьем.
Чувство досады на самодовольные речи Нельсона По подвигло меня зайти в редакции нескольких газет. Я питал слабую надежду воззвать к благородству газетчиков; пусть, думал я, перестанут смаковать пикантные подробности о По хотя бы из уважения к его таланту. Я описал жалкие похороны, перечислил ошибки в изложении биографии. Увы, мои надежды на исправление ошибок и изменение тона статей не оправдались. В редакции одной газеты под названием «Патриот», принадлежащей партии вигов, меня выслушали и, припомнив, что Эдгар По писал для них статьи, скроили скорбные мины и предложили собрать по подписке денег на памятник собрату по перу — как будто Эдгар По был презренным сочинителем газетных баек! Заметьте, я в отличие от периодических изданий не употребляю имя Эдгар Аллан По. О нет. Это имя само по себе было химерой, монстром, Аллан в нем исключал По, и наоборот — ибо Джон Аллан, в 1810 году взявший на воспитание маленького Эдгара, позднее практически бросил его на произвол судьбы.
Как-то ранним вечером я возвращался домой мимо пресвитерианского кладбища и решил взглянуть на последнее пристанище великого поэта. О, это старое тесное кладбище на перекрестке Грин-стрит и Файетт-стрит! Могила Эдгара По располагалась рядом с изящным, достойным надгробием генерала Дэвида По, героя Войны за независимость и деда поэта. Что-то в окружающей обстановке смущало меня. Конечно! Могила Эдгара По до сих пор не была отмечена ни памятником, ни даже приличным надгробием. Над ней будто никто никогда не читал заупокойной молитвы.
Невидимое Зло! С этой минуты Червь-победитель — последняя из бед, постигающих человечьи тела, — уже не шел у меня из мыслей: