Питер потянулся за газетной вырезкой, но я весьма неучтиво выхватил у него бесценный клочок бумаги и спрятал в карман.
Понятно, что Питер рассердился. Его мощная рука так и осталась на весу, будто Питеру было необходимо комкать хоть что-нибудь, пусть даже конторский воздух. Зато другая рука внезапно метнула томик Эдгара По прямо в камин, где пламя горело ярко, ведь полчаса назад клерк перемешал уголья кочергой.
— Вот тебе Дюпен! — крикнул Питер.
Пламя с шипением набросилось на неожиданную жертву. Полагаю, Питер тотчас раскаялся в своем поступке — едва страницы запылали, ярость на его лице сменилась сожалением. Теперь прошу учесть: книга, брошенная в камин, не представляла для меня особенной ценности. То было недорогое издание, не связанное с какими-либо сентиментальными воспоминаниями. В частности, в первые мучительные дни после телеграммы с известием о гибели родителей, оглушенный горем, я читал По, но другую его книгу.
И все же, не раздумывая, повинуясь порыву (что было мне совсем несвойственно), я бросился к камину и выхватил томик из пламени. Я стоял посреди кабинета, в руке моей тлела книга. Нарукавник тоже тлел, образуя вокруг запястья огненное кольцо, однако я не предпринимал никаких действий. Что касается Питера, он часто моргал, глаза его округлились и стали беспомощными; в зрачках прыгали красные отсветы, бросаемые пылающей книгой в моей руке, каковую руку уже начинало жечь пламя. Странно вот что: по мере того как лицо Питера искажалось ужасом, росло мое спокойствие. Кажется, никогда еще я не чувствовал себя таким сильным, таким уверенным в собственной правоте, как в тот неповторимый миг. Ибо я наконец понял, что нужно делать.
В контору вошла Хэтти. Она воззрилась на меня и на горящую книгу, что я держал перед собой. Хэтти не удивилась и не испугалась — нет, ее охватила нехарактерная вспышка гнева.
Миг — и коврик из холла оказался наброшен на мою руку. Хэтти колотила по коврику, пока огонь не потух. Питер тем временем пришел в себя настолько, чтобы испустить возмущенный вопль и затем долго и тщательно разглядывать коврик на предмет нанесенного огнем ущерба. Затем Питер что-то сказал Хэтти. Прибежали два клерка, уставились на меня, как на дикого зверя.
— Убирайся, Квентин! Убирайся из конторы сей же час! — закричал Питер, дрожащей рукой указуя на дверь.
— Питер, не выгоняйте его! — взмолилась Хэтти.
— Отлично, Питер, будь по-твоему, — процедил я.
И, не медля более, вышел за дверь. Вослед мне летели мольбы Хэтти вернуться.
Я не вернулся. В ту минуту далекое казалось не просто близким, но единственно видимым взору, словно находилось в холле и коридорах нашей конторы. Я видел длинные бульвары, слышал разноголосый гул и звяканье посуды в многочисленных кафе, фривольные, пьянящие мотивчики кабаре и благотворительных базаров… Там, за океаном, в сверкающем пышном Париже, ждало меня раскрытие страшной тайны.
Книга вторая
Париж
7
Первая моя парижская встреча состоялась посредством похищения.
У нас в Америке иностранец предоставлен сам себе, ему всюду демонстрируется леденящая душу вежливость, и никто (несомненно, лишь из скромности) не претендует на посредничество в его личных делах. Не то в Париже. Здесь иностранец беспрерывно ощущает в прямом смысле трогательное участие; все — и простые граждане, и представители властей — так и норовят направить его по верному пути. Если вы заблудитесь в Париже, любой местный житель с радостью ринется впереди вас и с впечатляющей скоростью пробежит полмили до нужного вам адреса, за что отнюдь не потребует благодарности. Пожалуй, похищение — это неминуемая кульминация агрессивной французской заботливости.
Я прибыл в Париж приблизительно через полтора года после инцидента с горящей книгой. Удивляться я начал еще на железнодорожном вокзале, где зазывные выкрики комиссионеров совершенно дезориентировали приезжих относительно того, какая гостиница лучшая в городе. Если голоса комиссионеров еще можно было игнорировать, то отбиться от их вытянутых рук оказалось куда труднее.
Я остановился возле человека, перечислявшего преимущества гостиницы «Корнель», названной в честь Пьера Корнеля, знаменитого французского драматурга. Упоминание об этой гостинице попалось мне в романе Бальзака (я прихватил несколько произведений этого писателя, а также Жорж Санд, чтобы не скучать в дороге, а заодно совершенствоваться в языке). В гостинице «Корнель», если верить Бальзаку, особенно уютно чувствовали себя лица, занятые гуманитарными науками, я же полагал, что цель моего приезда имеет отношение к литературе.