— Извините, мосье. Разве не предпочтительнее для мосье Дюпона было бы сначала услышать доклад о посетителе?
Консьерж страшно оскорбился — то ли оттого, что я поставил под вопрос его профессионализм, то ли оттого, что просьба доложить о посетителе умаляла его роль, ведь с докладом ходят только лакеи. Жена консьержа пожала плечами и с сочувственным взором, адресованным не то Господу Богу, не то жильцам на втором этаже, произнесла:
— У него не слишком много визитеров.
Конечно, этими странными фразами супруги отнюдь не добавили связности моей речи; и без того взволнованный, при появлении Дюпона в дверном проеме я пробормотал нечто невразумительное. Выяснилось, что Дюпон задействует свои уникальные способности еще реже, чем я воображал. Парижане, судя по ремарке жены консьержа, не видели смысла даже в попытках просить Дюпона о помощи!
Итак, едва Дюпон распахнул дверь своей комнаты, как я обрушил на него столько информации, на сколько хватило дыхания.
— Я отправил вам несколько писем — точнее, три письма — из Соединенных Штатов, а еще телеграфировал на ваш старый адрес. В письмах говорилось об американском писателе Эдгаре По. Крайне важно выяснить причину его смерти. Поэтому я и пришел к вам, сударь.
— Я смотрю, — Дюпон скривился и устремил взгляд куда-то за мою спину, — эта лампа опять не горит. Сколько уже ее меняли, а огня нет, хоть тресни.
— Что-что? Лампа?
Вот как начался наш разговор. Оказавшись в жилище Дюпона, я повторил все изложенное в письмах, подчеркнул, насколько важно тотчас приняться за дело, и выразил надежду, что Дюпон отплывет со мной в Америку, когда ему будет удобно.
Дюпон нанимал самую обычную квартиру; правда, практически лишенную обстановки — нельзя же считать обстановкой кресло, диван да полдюжины пустых книжек! У Дюпона царил промозглый холод, даром что на дворе был июль. Дюпон уселся в кресло, откинулся на спинку и внезапно, словно только теперь понял, что я обращаюсь к нему, а не к стене за его спиной, произнес:
— Зачем вы все это рассказали мне, сударь?
— Мосье Дюпон, — отвечал я как громом пораженный, — вы ведь являетесь общепризнанным гением логического рассуждения. Вы единственный, кого я знаю, а может, и единственный человек в мире, способный разгадать эту загадку!
— Вы глубоко заблуждаетесь, — сообщил Дюпон. — Вы сумасшедший, — предположил он в следующую секунду.
— Я? Но вы ведь Огюст Дюпон? — возмутился я.
— По-видимому, вы начитались газет. Дело в том, что несколько лет назад полиция действительно обращалась ко мне на предмет просмотра документов. Боюсь, парижская пресса выдавала желаемое за действительное, а в отдельных случаях шла на поводу у читательских аппетитов и приписывала мне соответствующие качества. Подобные сказки рассказывались… — Тут в глазах Дюпона мелькнуло нечто похожее на гордость, или мне почудилось? Без какого-либо логического перехода, все на том же выдохе Дюпон кардинально поменял тему: — А вот что вам не худо бы знать, так это следующее: летом в Париже полно развлечений. Вам не помешало бы сходить на концерт в Люксембургский сад. Пожалуй, я бы мог сообщить, где нынче самые лучшие выставки цветов. А в Версальском дворце вы бывали? Обязательно посетите Версальский дворец — он вас не разочарует…
— Версальский дворец? Мосье Дюпон, мне не до Версаля! Дело не терпит отлагательств! Я в Париже не для того, чтоб развлекаться! Я полмира проехал, пока вас нашел!
Дюпон сочувственно кивнул:
— После столь долгой дороги вам необходимо выспаться.
На следующее утро я с трудом очнулся от глубокого, богатого на полновесные образы летнего сна. Я возвратился в гостиницу «Корнель» в шоке от приема, оказанного Дюпоном. Однако при утреннем свете мое разочарование как бы рассеялось. «Возможно, всему виной усталость, — думал я, — возможно, это она омрачила мой первый разговор с великим детективом». Конечно, неразумно и даже невежливо было вламываться к нему вот так — усталым и взвинченным, с бухты-барахты, не предварив визит хотя бы запиской.
На сей раз я обстоятельно позавтракал. Надо сказать, парижский завтрак — это, по сути, обед, только без супа; в качестве закуски идут устрицы. Правда, сам естествоиспытатель Жорж Кювье не дерзнул бы отнести этих крохотных синюшных водянистых созданий ни к одному виду славного класса устриц — тем более не мог сделать этого я, человек, родившийся на берегах Чесапикского залива.
Я вновь пошел на квартиру к Дюпону и стал околачиваться возле двери консьержа. К моей радости, сам консьерж отлучился по делам. Его сравнительно разговорчивая жена и хорошенькая пухленькая дочка чинили ковер.