Сережа снова вспомнил дуэль, и рука невольно ответила давней болью. И вот теперь противник там, в закрытом цинковом гробу. А вокруг него убитая горем родня. Желтовский при встрече с трудом узнал Полину Карповну. Она постарела и изменилась до неузнаваемости. Из прежней элегантной и самоуверенной дамы она превратилась в замученную старуху.
– Вот, голубчик, что годы-то делают, – сокрушенно вздохнула она, поймав взгляд Сергея, – и ведь все эти годы я при нем. При муже моем Ефреме Нестеровиче. Неотступно, голубчик, неотступно. Ведь он так и лежит пластом, прости Господи, точно бревно!
Она всплакнула и вытерла слезу.
– Не говорит, не встает, ничего не соображает. И так десять лет, десять лет! Одно хорошо, он никогда не узнает, что сын его ушел раньше него самого! – и несчастная зарыдала.
Зинаида Ефремовна из угловатого подростка превратилась в барышню, которая могла бы быть привлекательной, если бы не надменное выражение лица. А постоянный поиск женихов усугублял тоску и раздражение, неминуемо проступавших на её физиономии.
– Вы стали совсем взрослая, – сказал Желтовский после обязательных соболезнований, – взрослая красивая барышня, – слукавил Сергей.
Зина только скривилась в ответ. Она знала, что слова кузена – лишь дань любезностям.
Желтовский подобающим образом выразил свое сострадание вдове и несчастным осиротевшим детям, вид которых его тронул до глубины души. Таисия Семеновна осталась в его памяти милой юной девушкой с кудряшками. Он и лица-то её толком не запомнил, одни кудряшки. Теперь же одни слезы и горе, да черная вуаль.
На кладбище гулял ветер, разносил последние слова священника, запах паникадила, звук падающей на крышку гроба земли. Желтовский разглядывал присутствующих. Среди одетых в траур родственников и сослуживцев покойного адвокат обратил внимание на высокого белобрысого мужчину в узком сюртуке, стоявшего поодаль и занимавшегося тем же, что и Сергей. Они встретились взорами и тотчас же отвели глаза. Желтовскому стало не по себе. Незнакомый господин подспудно внушал ему чувство тревоги.
После похорон присутствующие двинулись в дом покойного на поминки. Сергей хотел откланяться, но Зина цепко ухватилась за его локоть.
– Прошу вас, останьтесь! Неужели вы все еще держите зло на бедного Анатолия? Неужели его скоропостижная кончина не примирит вас?
– Полно, Зинаида Ефремовна! Думать так – это ребячество! Что было, то было. Царство небесное Анатолию! – и он искренне перекрестился.
– А ведь вы знаете, брат не просто умер, его убили! – прошептала Зина и заглянула в глаза адвокату.
– Не может быть! – отшатнулся Желтовский. – кому надобно было убивать чиновника средней руки, отца пятерых детей?
– И ведь вы знаете, знаете человека, который мог ненавидеть Толеньку так, что мог даже убить! – продолжала Зина, не выпуская локтя собеседника.
Они остановились у ограды кладбища. Пришедшие на похороны разъезжались, кто в своих экипажах, кто на извозчиках. Сергей поискал глазами извозчика, которому приказал дожидаться.
– Не имею ни малейшего представления, сударыня, на кого вы намекаете, – сухо ответил Желтовский.
– Вы сами понимаете, что я говорю о нашей гувернантке, – Зина отступила на шаг.
– Розалия Марковна! – изумился Сергей. – Она здесь, в Петербурге?
– Возможно, – последовал загадочный ответ, и в этот момент к собеседникам подошел высокий незнакомец.
– Следователь полиции Константин Митрофанович Сердюков, – представился он Желтовскому, приподняв шляпу.
Тот слегка поклонился и тоже представился в ответ.
– Господин адвокат, я веду следствие об убийстве господина Боровицкого. И на данном этапе я беседую со всеми людьми, с которыми покойного сводила судьба. Не соблаговолите ли и вы, сударь, ответить на некоторые мои вопросы?
– А! – кивнул головой адвокат. – вас уже уведомили о так называемой дуэли? Уж не полагаете ли вы, что я через десять лет решил все же застрелить своего противника?
– Не сомневаюсь, что вы этого не делали, тем более что покойный принял смерть иным, весьма странным, способом. Впрочем, быть может, мы побеседуем в иной обстановке?
– Стало быть, по вашим словам выходит, что госпожа Киреева находится в Петербурге? – Желтовский нервно потер руки, сидя напротив следователя в его длинном, узком, как гроб, кабинете.
– Или женщина, чрезвычайно на неё похожая, – уточнил следователь. В том-то и сложность, что надо опознать эту женщину, удостоверить её личность при помощи людей, которые в свое время хорошо знали Кирееву. Поэтому я и пригласил вас, сударь.
– А прочие члены семьи Боровицких её узнали?
– Зина утверждает, что это она. А Полину Карповну я еще не приглашал, решил дождаться похорон и тогда уж. Ведь еще и ваша матушка хорошо знала подозреваемую?
– Помилуйте, – возмутился Желтовский, – неужели мою мать для этого надо вызывать из Варшавы? Вполне достаточно, если я сам её узнаю! Вполне достаточно! – добавил он запальчиво.
– Прошу вас, господин Желтовский! Не нужно сердиться и нервничать. Сейчас приведут подозреваемую, и я попрошу вас поговорить с ней и сделать свои выводы.
Следователь отдал распоряжение конвою, и повисло молчаливое ожидание. Сергей с трудом сидел на колченогом стуле. Неужели сейчас появится Розалия? Здесь? В кабинете полицейского следователя? Неужели он наконец встретится с ней после стольких лет ожидания? Подозреваемая? Убийца? Для Сергея это не имело никакого значения. Ведь он теперь адвокат. Да он горы свернет, чтобы вытащить её из тюрьмы! Только бы это и впрямь была Розалия!
Послышались шаги, дверь отворилась. Желтовский от волнения на миг прикрыл глаза, у него перехватило дыхание.
Глава двадцать третья
Полина Карповна пребывала в глубочайшем унынии и тоске. Её душа никак не могла примириться с мыслью о безвременной кончине ненаглядного сыночка. Она без конца принималась плакать и стенать. Посидит, поплачет, повздыхает и дальше принимается за домашние хлопоты. Закрутится, уйдет в заботы и вроде как забудет. А потом как присядет, и снова слезы рекой. Нынешняя жизнь Боровицкой состояла из бесконечной череды забот вокруг живого, но неподвижного тела супруга. Уже прошло десять лет после того страшного дня, когда бравый и крепкий полковник в одно мгновение превратился в совершенную развалину, в бревно с глазами, как она про себя его называла. Полина Карповна, Зина и прислуга постепенно приноровились к новому состоянию Ефрема Нестеровича и уже и не вспоминали о былых временах, когда он гарцевал на горячем коне и отплясывал мазурку до утра.
Вот и нынче наступил очередной банный день. Крепкий здоровый лакей, камердинер, горничная помогали хозяйке поднять неподвижное тело, погрузить его в ванну, да так, чтобы не захлебнулся. Да не ушибить. Помыть, переодеть и снова положить на кровать, высокие спинки которой и определяли для Боровицкого границы его нынешнего мира. На все это уходил почти целый день. Полина Карповна начинала нервничать еще за несколько дней до мытья мужа. А вдруг как простудится? А если упадет да ушибется?
– Чай, хуже нынешнего не будет, – прогудел как-то в ответ на стенания хозяйки камердинер. – И то, прости господи, это не жизнь! Вон, собака и то больше него теперь понимает!
– Что ты, дурень, несешь! Это твой господин, потомственный дворянин! А что с ним такое приключилось, так, значит, господу так угодно испытывать его и нас! На веру и терпение! Жизнь, она всякая святая! И такая жизнь тоже Господня воля!
– Конечно, на все воля Господня! – согласился камердинер. – А то, что терпения надо много, так уж тут вы, барыня, правы. Много терпения надо, и сколько еще понадобится!
Сколько еще понадобится? Этот вопрос она сама себе задавала каждый день. И каждый день она думала, а вдруг ЭТО произойдет именно сегодня. Она придет к нему утром, а он уже не дышит. И все, конец мучениям! Она вздрагивала от своих греховных мыслей, пугалась, крестилась и, отогнав их прочь, с еще большим старанием ухаживала за супругом. При этом, проходя мимо зеркала, Боровицкая с ужасом понимала, что ей уже незачем мечтать о свободе. Разорвав жертвенные путы, она не обретет уже ничего, кроме горькой одинокой старости. Дочь, старая дева, злая и истеричная, будет есть её поедом и тем самым отомстит за то, что мать всю жизнь предпочитала сына. А сынок-то взял и покинул её навеки!