– Вот как? – с расстановкой произнес следователь и принял из рук посетительницы письмо. – Стало быть, вы передумали искать убийцу? Как быстро у вас переменилось мнение! Любопытно было бы узнать, что на самом деле движет вами и вашей матерью. Впрочем, вероятно, вы не настроены мне этого говорить – я это читаю на вашем лице, – и посему вынужден вас огорчить. Делопроизводство в связи с подозрением в убийстве – это вам не игра в бирюльки, сударыня! Нельзя сегодня обвинить человека в убийстве, а назавтра передумать. Машина уже запущена, и, пока я не докопаюсь до истины, я не могу закрыть этого дела. Так что, увы, принужден вас разочаровать. Расследование убийства, подчеркиваю, убийства вашего брата Анатолия Ефремовича Боровицкого продолжается.
Зина еще плотнее сжала губы, так что они превратились в тонкую ниточку, и вышла вон с гордо поднятой головой. Экий сухарь, сущий болван. А ведь она, грешным делом, подумывала о нем как об ухажере! То-то был бы муж!
Странно, что она не прибегла к угрозам. Например, привлечь в помощь могущественного родственника, тестя покойного Анатолия господина Гнедина. И что же такого могло случиться в злополучном семействе за это время? Почему, почему им теперь во что бы то ни стало надо не признавать Розилии? Даже ценой истины в раскрытии убийства? Да и сама арестантка поразила Сердюкова чрезвычайно. В какой-то момент ему самому стало казаться, что в его кабинете повеяло чертовщиной. Она или не она? Если не она, то откуда знает детали быта Боровицких? Ну, положим, действительно могла подслушать разговоры в лечебнице. А если это она, Розалия, то как она могла быть и одновременно не быть в Петербурге? Или её тетка тоже врет? И если это Розалия, то Желтовский точно должен был её признать. А он не признал. Или признал и тоже сделал вид, что не узнал? А ему зачем темнить? Боровицкие вот поменяли свое мнение, отказались от прежних показаний. Так, может, и он изменит? Надо бы еще раз с ним потолковать.
От потока взаимоисключающих положений в голове Сердюкова загудело. Он потряс головой, словно желал уложить мысли в определенном порядке. Так дети трясут круглые жестяные коробки со слипшимися монпансье. Может, и завалилась куда-нибудь дельная мыслишка?
Глава двадцать восьмая
Пока Желтовский изобретал повод, чтобы снова навестить следователя и попросить о новом свидании с горбуньей, Сердюков явился к нему сам. Впрочем, после визита Боровицких весть о том, что они поменяли свои показания, уже не явилась для Сергея неожиданной новостью. Теперь предстояло понять, как самому вести себя, знает ли Сердюков о венчании или только притворяется, что ему неведомы подлинные помыслы семейства Боровицких.
– Насколько я полагаю, господин следователь, при нынешних запутанных обстоятельствах вы предлагаете мне еще раз увидеться с подозреваемой и тем самым решить ваши сомнения, – уточнил адвокат, выслушав полицейского.
– Именно так, именно так, сударь, – Сердюков слегка поклонился. – Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы безотлагательно еще раз встретились с нашей таинственной арестанткой.
– Таинственной? – подивился Желтовский. – Да что же в ней такого таинственного?
– Сам не могу понять. Но только в какой-то момент и мне стало казаться, что в моем кабинете находится уже совершенно иной человек. Вы не припоминаете за госпожой Киреевой таланта лицедейства?
– У неё было много талантов, но такого не припоминаю. Хотя если она изменилась до неузнаваемости…
– Позвольте, значит, вы все же предполагаете, что горбунья может оказаться Розалией Киреевой?
– Не знаю, что вам и сказать. Но если это все-таки она, это накладывает на меня определенные моральные обязательства.
– Какого рода? – насторожился следователь.
– Позвольте мне пока не забегать вперед, – уклончиво ответил адвокат.
– Вы собираетесь сделаться её защитником на суде? – не унимался Сердюков.
– Может и так статься. Впрочем, повторяю, я еще ничего для себя не решил. Поедемте тотчас же, без долгих разговоров. Но прошу вас, на сей раз дайте мне возможность поговорить с ней без свидетелей, без вашего присутствия, – и Желтовский жестом предложил гостю пройти к двери.
– Но как же тогда мы констатируем истину? – удивился следователь.
– Клянусь вам, даю честное благородное слово, что я не стану обманывать вас, если её узнаю. Поверьте, что если она раскроет свою тайну, то только без посторонних глаз, – и Желтовский колокольчиком позвал горничную, чтобы она подала хозяину и посетителю шляпы и перчатки.
– Вот тут вы не правы, во время встречи с Боровицкой в моем присутствии подозреваемая вполне недвусмысленно дала понять, что она может быть Розалией Киреевой, – Сердюков медленно застегивал пуговицы сюртука, не сводя внимательного взора с Желтовского.
– И все же я настаиваю на приватности нашей беседы. В противном случае я отказываюсь от повторного свидания, – Сергей замер на пороге прихожей в ожидании окончательного ответа полицейского.
– Что ж, я вынужден вам уступить, хотя это против правил. Но для дела я готов вам разрешить. Полагаюсь на вашу честность и благородство, – развел руками следователь.
– Истина для меня теперь важней всего, – и Желтовский решительно надел шляпу.
И вот она снова перед ним. Сердюков сдержал свое слово. Их оставили вдвоем в небольшой комнатке, рядом с кабинетом следователя. Наверное, при желании можно было и подслушать, и подглядеть. Но Сергей не стал задумываться о подобном. Возможность поговорить без свидетелей может им больше не представится.
Горбунья казалась спокойной и даже равнодушной. Она бросила на вошедшего взгляд и снова ушла в себя, в свой недоступный внутренний мир.
– Вы мне позволите поговорить с вами? – спросил адвокат и присел на один из двух колченогих стульев, находившихся в помещении.
Она пожала плечами. Что от моего желания тут зависит, означало это движение.
– Сударыня, вы попали в крайне сложное положение. Вас обвиняют в ужасном преступлении, которое вы, быть может, и не совершали. А если и совершили, то, возможно, у вас были на это очень веские основания. Иногда то, что для одних является преступлением, в глазах других – это справедливое возмездие за изломанную судьбу, погубленную жизнь, – решительно произнес Желтовский.
При этих словах арестантка вся напряглась и подняла голову. В её взоре мелькнул огонь. Желтовский продолжил:
– Десять лет назад я знал одну девушку. Её звали Розалия Киреева. Она служила гувернанткой в доме нашей дальней родни. Сын хозяев оказался последний подлец и негодяй. Он соблазнил девушку, тайно женился на ней и потом замыслил убить, чтобы освободиться от ненужных пут. Я, к величайшему несчастью, приходился ему товарищем и родней. Я свидетельствовал этот брак в храме перед алтарем. Но это был сущий ад, так как я сам был влюблен в Розалию. Страстно, мучительно. Именно это чувство и заставило меня добиваться справедливости для неё, стреляться с Анатолием Боровицким. Но, увы, мне не удалось добиться правды. И тогда я понадеялся, что она, Розалия, прозреет и поймет, что сделала ошибку. Что рядом с ней мог бы остаться я, сделаться её мужем, другом и защитником. Я бросил к её ногам свою любовь, я готов был пожертвовать всем ради неё. Но, видимо, тогда я плохо умел выразить свои чувства, или бедная девушка не поверила мне. Но только она покинула меня, пропала, исчезла из моей жизни. И с той поры дня не проходило, чтобы я не думал о ней. Не страдал, не обвинял себя, не искал её. Где я только не был. Я обшарил все столичные гостиницы, меблированные комнаты, больницы, приюты. Я давал объявления в газетах. Каждый день я ждал, что она откликнется, отзовется, услышит мои мольбы. Но, увы, она пропала. Пропала бесследно. Я погрузился в отчаяние. Постепенно я оставил попытки её искать, и вот вдруг мне говорят, что, возможно, подозреваемая в убийстве женщина и есть Розалия Киреева. Что ж, говорю я. Она изменилась ужасно. Но это вполне возможно, ведь удар о камни был очень силен, и боли в спине могли заставить согнуться. Изменилось лицо, страдания изменят кого угодно. Она не признает меня, чтобы не осложнять мою жизнь. Но я готов принять любые трудности ради неё, ради обретения снова своей Розалии. Пусть только она даст мне знак, пусть не мучает сомнениями. Я тот же, я прежний Сережа Желтовский. А где прежняя Розалия?