И каково же было удивление Сергея, когда, приехав летом на дачу в Финляндию к Боровицким, он узрел там свой идеал! В первый миг у него так перехватило в груди, что он не смог вымолвить ни слова. Несколько дней юноша не мог ни есть, ни спать. Одна мысль точила его. Она тут, рядом, в получасе ходьбы. Как хорошо, что Боровицкие без конца их с маменькой приглашают, не надо изобретать повода для визита. Но плохо иное. Он в присутствии своего ангела и двух слов связать не может! Когда же наконец Сережа немного успокоился, взял себя в руки и попытался обратить на себя внимание Розалии Марковны, то тут его и ожидала настоящая трагедия. Она была влюблена, несомненно, влюблена! В Анатолия! В эту красивую пустоту! Сереже не нужно было никаких фактов, он просто это почувствовал, так как сам заболел любовью. Он, точно зверь, чуял, как чувство разлито вокруг, по всему дому Боровицких. Как оно сияет ярким нимбом над головами молодых людей. Ему, несомненно, не тягаться с Анатолием! Он рядом с кузеном, точно мышь, рожденная в подполье. Анатолий подобен яркому павлину, тут и оперение, и осанка!
Сережа отогнал от себя горькие мысли и поднял голову от дороги. В нос ударил запах гари. Пожар? Молодой человек поспешил вперед и очень скоро увидел клубы черного дыма, языки огня и суетящихся вокруг людей. Горела церковь Святой Троицы, единственный православный храм в округе. Уже прибыла пожарная команда, окрестные жители, православные и лютеране, спешили на выручку. Сережа тоже бросил велосипед у дороги и принялся носить ведра с водой, бросать песок.
– Что случилось-то? – спросил он на ходу у мужика, катившего бочку.
– Да говорят, молния ударила в дерево, от него и загорелось.
– А разве была гроза? – изумился Сережа. Впрочем, пока он предавался печальным размышлениям, что-то и впрямь громыхало вдали, да только он не обратил на это внимания. Дождь, гроза, какая разница!
В это время раздался треск, здание церкви покосилось и начало крениться, как карточный домик.
– Спасайся! Разойдись! – послышались крики.
Храм рухнул со стоном, подобно умирающему человеку. В небо взлетел огромный столб веселых искр. И в тот же миг раздался ужасающий крик, почти вой. Это кричала матушка, жена старенького попа, погребенного под крышей рухнувшей церкви. Толпа ахнула, кто-то заплакал, кто-то молился.
– Господи, прими его душу!
Сережа крестился и шептал молитву побелевшими губами. На душе стало черно, как от пожара вокруг.
Внезапная вдруг гроза застала молодых людей недалеко от дома. Промокшие до нитки, они вбежали на веранду просторной дачи, оставляя на полу лужицы. Полина Карповна встретила молодежь легким ворчанием, уж больно долго их не было, да под дождь попали, все вымокли…
– Ну, показывайте вашу добычу. И это все? Опять Розалия Марковна больше всех набрала! Зина, а что с твоей корзиной приключилось?
– Я, маменька, споткнулась о корягу, упала прямо на корзинку, она и раздавилась, – понурилась дочь.
– Вечно с тобой что-нибудь эдакое случается!
Позвали с кухни финскую девушку, помогавшую повару. Та с недоумением воззрилась на грибы: разве можно это есть? Однако безропотно потащила корзины.
– Забавные эти чухонцы! – засмеялся Анатолий. – Не признают белых, коровий гриб у них называется!
– А какие признают? – поинтересовалась гувернантка.
– Да, кажется, только лисички.
Девушки поспешили наверх, переодеваться. Анатолий замешкался внизу. Ему показалось, что мать хочет ему что-то сказать.
– Что, маменька?
Лицо Боровицкой приняло торжественное и немного загадочное выражение.
– Я сегодня получила очень важное известие, – она сделала паузу. Сын нетерпеливо переминался с ноги на ногу, желая поскорее снять сапоги.
– Гнедины прибыли! Они тут, неподалеку! На курорт, отдыхать! – выпалила Полина Карповна.
– Да? – Анатолий не знал пока, как ему отнестись к этой новости.
– Они с Тосенькой приехали. И к нам заедут, может быть, даже погостят день-два.
– У нас? Погостят? – испугался Анатолий.
– А что? – Полина Карповна не поняла причины волнения сына. – Я всю зиму их приглашала. Я надеялась, ждала. Простыни новые припасла. Серебро столовое прихватила. Нам нечего стыдиться, мы сможем их и на даче принять пристойно. За стол тоже можешь не волноваться, даром я, что ли, из Петербурга вожу с собой повара, никогда не нанимаю местную прислугу, чтобы не оконфузиться!
– Да я вовсе не о том, маман! – Анатолий с досадой махнул рукой и хотел устремиться к себе наверх.
– Постой! – она придержала его за рукав. – Я понимаю твое волнение. Я тоже сама не своя от этой новости. Но ведь это как раз то, о чем мы все тайно мечтали, наконец появится для тебя возможность. Такая партия. Такая удача! Они смирились, они сами её везут, пойми это! Ты не должен упустить возможности! Ведь Гнедин-то действительный статский советник! Какие протекции он может сделать для будущего зятя!
Анатолий замычал что-то нечленораздельное, замотал головой и вырвался из цепких пальцев матери.
– Учти, отец уже предупрежден, он намерен говорить с тобой, – крикнула Боровицкая в спину уходящему сыну. – Нынче же!
– О господи!
За обедом стояла напряженная тишина. Раздавалось только звяканье приборов.
– Зина, ты почему не ешь и надулась, я смотрю, как мышь на крупу? Опять Анатолий тебя обидел?
Зина подняла голову и встретила напряженный, злой взгляд брата и ироничную усмешку гувернантки.
– Мама, Зина злится, что не набрала грибов, – сказал как можно спокойней Анатолий. – Ей не дает покоя корзина Розалии Марковны, куда уже и класть было некуда.
Зина набрала в грудь воздуха и тихо произнесла:
– Отчего некоторые люди слишком высокого о себе мнения? Без роду, без племени, а туда же, в калашный ряд! И только потому, что Бог наградил красотой да книжек много умных прочитано?
Боровицкие с изумлением воззрились на свое дитя. Что это на неё нашло? Кого она имеет в виду? Ответ последовал незамедлительно.
– А те, кого Создатель не наградил ни красотой, ни умом, ни доброй душой, должны быть еще более скромными. Богатство, благородное происхождение – еще не повод задирать нос! – резким голосом парировала гувернантка.
Изумление старших Боровицких нарастало. Этого еще не хватало, чтобы гувернантка позволила себе дерзкие рассуждения, споры, да еще со своей подопечной!
– Конечно. Можно строить куры да вить амуры, – может, удастся уловить богатого жениха да и вырваться из бедности и безродности. Только не выйдет у вас ничего! Не выйдет! – Зина хлопнула ладошками по столу.
– Это вы о чем? – угрожающе рыкнул Ефрем Нестерович. – желаю понимать, что происходит в моем доме!
Розалия Марковна ждала, что Зина продолжит и выплеснет злополучную тайну. По лицу Анатолия расползлась предательская бледность.
– Зина! Прекрати! – с нажимом произнес молодой Боровицкий.
– Нет, я… – девушка запнулась. Все взоры за столом были устремлены на неё. Ей сделалось страшно.
– Ну, что же вы, Зина? – Розалия Марковна смяла в руке салфетку и положила перед собой.
– Уж не знаю, какая кошка между вами пробежала, – сердито продолжил хозяин дома. – Только, милейшая Розалия Марковна, меня совершенно не устраивают ни тон, ни содержание бесед, которые ведутся вами в присутствии моей дочери, вашей воспитанницы, и всего моего семейства. Я, разумеется, отдаю дань вашей удивительной образованности, но вольнодумство и непочтительность, которые вы проявляете в последнее время, переходят всякие разумные рамки. Не знаю, что с вами обеими сталось, но только я бы желал не слышать более дерзких рассуждений. Я желал бы видеть в своем доме прежде всего гувернантку. Именно гувернантку! Подумайте над моими словами!