Она не улыбнулась в ответ.
– Ты действительно наглый и непочтительный мальчишка.
– Ты в самом деле предоставляешь мне решать, куда нам направиться?
– Отнюдь. Я лишь хочу подождать и принять решение, с которым будем согласны мы оба.
– Слишком прозрачный предлог. Ты просто хочешь подольше пробыть на этой лодке, где столько красавцев.
– Грубость твоих шуток зашкаливает даже по сравнению с тем периодом, когда ты жил на улицах Роттердама, – холодно-аналитическим тоном сделала заключение сестра Карлотта.
– Война, – пожал плечами Боб. – Она меняет мужчин.
Карлотта больше не могла сдержаться. Пусть она хихикнула только раз, а улыбка продержалась лишь миг, этого хватило. Она все еще любила Боба. И он, к своему удивлению, обнаружил, что тоже тепло к ней относится, хотя уже много лет прошло с тех пор, как он жил у нее и она готовила его к Боевой школе. Удивился Боб потому, что в те времена он сам себе не сознавался в своей привязанности. После гибели Проныры он не хотел себе признаваться в привязанности к кому бы то ни было. Но теперь он понял правду. Он был очень привязан к сестре Карлотте.
Конечно, пройдет какое-то время, и она тоже начнет действовать ему на нервы, как родители. Но тогда они хотя бы смогут переехать. Не будет солдат, запрещающих выходить из комнаты и подходить к окнам.
А если уж эта ситуация достанет по-настоящему, Боб может удрать и жить один. Этого он сестре Карлотте никогда не скажет, потому что она лишь разволнуется без всякой пользы. Да к тому же ей и так должно быть это известно. Она видела данные тестов, а эти тесты должны рассказывать о личности все. Да что там, она его, наверное, знает лучше, чем он сам себя.
Конечно, Боб помнил, что, когда проходил тесты, вряд ли отвечал правдиво. Он тогда уже достаточно много прочел по психологии и точно знал, какие ответы нужны для профиля, по которому отбирают в Боевую школу. Так что на самом деле сестра Карлотта не знает его совсем.
Да, но ведь он понятия не имел, какие ответы были бы правдивыми – тогда или сейчас. Значит, сам себя он тоже знает не лучше.
А сестра Карлотта наблюдала за ним и была по-своему мудра, так что все-таки она знает его лучше, чем он сам себя знает…
Ладно, все это просто смешно. Смешно думать, что один человек может по-настоящему знать другого. Можно привыкнуть друг к другу, привыкнуть настолько, что будешь точно знать, когда и что скажет твой друг, сможешь говорить за него, но никогда не будешь знать, почему человек говорит или поступает так или иначе, потому что люди сами себя не могут понять. Никто никого не понимает.
И все-таки мы как-то живем вместе, и в основном в мире, и у нас вполне прилично получается вести совместную деятельность. Люди женятся, и браки не распадаются, люди рожают детей, из которых вырастают порядочные люди, люди строят школы и заводы, фабрики и фермы, дающие вполне приемлемый результат, – и при этом никто понятия не имеет, что делается в голове у другого.
Барахтаемся и кое-как вылезаем – это то, что мы, люди, делаем.
И эту сторону человеческой жизни Боб не любил больше всего.
5. Честолюбие
Кому: Locke%espinoza@polnet.gov
От: Graff%%@colmin.com
Тема: Поправка
Меня попросили передать вам сообщение, что угроза разоблачения снимается с извинениями. Вам также не следует беспокоиться, что ваш псевдоним слишком широко известен. Он был вскрыт по моему указанию несколько лет назад, и хотя ваша личность стала известна широкой группе людей, бывших тогда под моим началом, у этих людей нет причин нарушать конфиденциальность, тем более что это противоречило бы их характеру и привычкам. Единственное исключение из этого правила теперь наказано обстоятельствами. От себя лично позвольте мне сказать, что я не сомневаюсь в вашей способности достичь вашей честолюбивой цели. Моя единственная надежда – что в случае успеха вы будете подражать Вашингтону, Макартуру или Августу, а не Наполеону, Александру или Гитлеру.
Министр колоний
Время от времени Питера одолевало желание открыть кому-нибудь, что в действительности происходит в его жизни. Этому желанию он, конечно, не поддавался никогда, поскольку рассказать об этом значило бы разрушить это. Но теперь, в особенности когда рядом нет Валентины, почти невыносимо было читать в библиотеке личное письмо министра колоний и не закричать другим студентам: «Эй, смотрите!»