– Хватит о Карле! – сказал я. – Заткнись, или мне придется тебя заткнуть.
Он открыл рот – видимо, с намерением позвать на помощь, – но вовремя опомнился. Он был публичной фигурой, набирающей политический вес, и не мог себе позволить скандальную сцену.
– Прошу тебя, успокойся, я не хотел тебя расстраивать, – взмолился он. – Я хочу, чтобы ты помог Карле. Если со мной что-нибудь случится, пообещай…
Я разжал пальцы, и он откинулся на спинку своего кресла, оправляя костюм.
– На что ты намекаешь?
– Неделю назад на меня покушались, – сказал он мрачно.
– Ты сам покушаешься на свою жизнь всякий раз, когда разеваешь рот, Ранджит.
– В мою машину подложили бомбу.
– Вот как? Об этом давай поподробнее.
– Мой шофер отошел всего на несколько минут, чтобы купить порцию бетеля. А когда вернулся, заметил кончик антенны под днищем и затем обнаружил бомбу. Мы позвонили в полицию, и они прислали саперов. Оказалось, что это муляж, но в приложенной записке было сказано, что следующая бомба будет настоящей. Мне удалось скрыть этот случай от прессы. У меня есть кое-какое влияние в нужных кругах, как ты знаешь.
– Смени шофера.
Он слабо хмыкнул.
– Смени шофера, – повторил я.
– Моего шофера?
– Он и есть твое слабое звено. Скорее всего, он нашел бомбу потому, что сам же ее подложил. Ему за это заплатили. Тебя хотят запугать.
– Я… ты шутишь, конечно. Он служит у меня уже три года…
– То есть он заслужил приличное выходное пособие. Избавься от него по-хорошему, без скандала.
– Но он такой преданный человек…
– Карла знает об этом случае?
– Нет. Я не хочу, чтобы она волновалась.
Настала моя очередь смеяться.
– Карла уже большая девочка. И голова ее варит что надо. Тебе не стоит скрывать от нее такие вещи.
– И все же…
– Отказываясь от ее советов, ты не используешь лучший ресурс, какой у тебя есть. Она гораздо умнее тебя. Она умнее любого из нас.
– Но…
– Расскажи ей все.
– Возможно, ты прав. Но я хочу самостоятельно справиться с этой проблемой, понимаешь? У меня хорошая служба безопасности. Но я тревожусь за нее. Главным образом за нее.
– Я уже сказал тебе: дай задний ход. Оставь политику хотя бы на время. Говорят, что рыба гниет с головы. А ты и до головы не добрался, но уже порядком провонял.
– Я не отступлю, Лин. Эти фанатики потому и берут верх. Они запугивают всех подряд, заставляя людей молчать…
– Теперь прочтешь мне лекцию о политическом моменте?
Он улыбнулся, и это была первая его улыбка, которая мне почти понравилась, – по крайней мере, в ней промелькнуло что-то настоящее помимо показного оптимизма.
– Я… я думаю, мы находимся на пороге больших перемен в самом образе наших мыслей, действий и даже мечтаний. Если лучшие умы возьмут верх, если Индия станет по-настоящему современной, светской демократией с равными правами и свободами для всех, то следующий век будет «индийским веком», и мы поведем за собой весь остальной мир.
Он по глазам увидел мою скептическую реакцию. Допустим, он был прав насчет будущего Индии – в те годы примерно так же думали почти все жители Бомбея, – однако то, что он сейчас произнес, наверняка было цитатой из речи, уже не раз произнесенной им перед публикой.
– Песенка не нова, – сказал я. – То же самое сейчас можно услышать от ораторов едва ли не всех партий.
Он хотел было возразить, но я остановил его, подняв руку:
– Я не занимаюсь политикой, но я знаю, что такое дремлющая ненависть: стоит только ее разбудить, и она вопьется тебе в глотку.
– Рад, что ты это понимаешь. – Он вздохнул, оседая в кресле.
– Но я не тот человек, кому необходимо это помнить.
Он снова выпрямил спину:
– Я их не боюсь, уверяю тебя.
– Тебе подкинули бомбу, Ранджит. Ясное дело, ты боишься. И я боюсь, сидя здесь в твоем обществе. Я предпочел бы находиться от тебя подальше.
– Если я буду знать, что рядом с ней находишься ты со своими… со своими друзьями, я смогу встретить опасность со спокойным сердцем.
Я взглянул на него исподлобья, пытаясь понять, видит ли он всю иронию, заключенную в его просьбе. На всякий случай я решил кое-что ему напомнить:
– Пару недель назад твоя вечерняя газета обрушилась с гневной статьей на бомбейскую мафию. Один из моих друзей, о которых ты только что говорил, был назван по имени. Статья призвала к его аресту или изгнанию из города. И это о человеке, которому официально не предъявлялось никаких обвинений. Что стало с презумпцией невиновности? Что стало с журналистикой?