— Капитан, — позвал его Хан.
— Съ…сь отсюда, — прорычал Головин по-русски, но знал, что телохранитель отлично понимает матерные выражения, — я сам приду. Заканчивайте, собирайте трофеи, занимайте лагерь мятежников, пленных не трогать.
— Слушаюсь, — отчеканил Хан и полез вверх по пологому склону, он прекрасно знал, когда можно спорить с командиром, а когда лучше не лезть, а то так прилетит, что месяц даже с артефактами лечиться придется.
Головин посмотрел на спокойно расслабленное лицо Дии, покрытое кровавой коркой. Он перетащил флягу, висящую на спине, и аккуратно отмыл кровавые подтеки.
— Как же ты так, милая? Как же так…
— Держись, внук, — на секунду появившись, с сочувствием произнес дед, — правильная была барышня, хорошая.
Накатила тоска, хотелось волком завыть, но он стиснул зубы.
— Все, что имеем, теряем, — прошептал Павел.
Еще несколько минут он сидел и гладил Дию по волосам, затем все же встал, после чего легко и не напрягаясь, поднял телекинезом тело девушки и бережно перенес ее на край оврага. Давно прошли времена, когда имплантат перегревался даже от малейшего перенапряжения, теперь он без труда мог перенести чугунную болванку весом в полторы сотни килограмм метров на четыреста. Что ему мертвая девушка, весившая чуть больше шестидесяти? Он выбрался из оврага, создавая телекинезом себе ступеньки. Пара секунд, и вот он стоит на краю. Видимо, все уже знали о его горе, иначе невозможно объяснить, почему никто не пытался вызвать его. Даже ИИ ничего не сказал.
Оглядев бранное поле, где до сих пор ходили его и чужие наемники, собирая в несколько отрядных ноирданов (так местные называли свои летающие машины — «ноир» — парить, «дан» — транспорт) с небольшими кузовами трофеи.
Словно из-под земли появился Хан и встал рядом с Головиным.
— Какие будут приказы, капитан?
— Никаких, — ответил Павел сквозь зубы.
Он легко поднял тело Дии и, сопровождаемый взглядами наемников, направился в сторону лагеря «гусей». Короткий путь через бранное поле и более длинный путь до лагеря, который был в часе пешего пути.
Хан было заикнулся о том, что можно связаться с людьми в лагере, и те пригонят ноирдан, но Мираж так посмотрел на него, что телохранитель заткнулся, и весь оставшийся путь они проделали в полной тишине. Так и шагали. Несколько раз его запрашивал по переговорнику Хит, но Головин не отвечал. Наконец, до «левой руки» дошло, что от капитана сейчас ничего не добьешься, и он отстал.
Границу лагеря они пересекли через пятьдесят минут, раненые наемники, уже перевязанные отрядным коновалом, лежащие под навесом, молча смотрели на своего командира.
Хан забежал вперед и быстро развязал завязки клапана их персонального с Дией шатра. Головин механически кивнул и, не глядя, чуть пригнувшись, прошел внутрь. В большей части этой двухкомнатной палатки стоял стол, за которым проходили все советы полусотников, сейчас до сих пор на столе лежала большая карта долины, рядом пепельница, полная окурков, небрежно отодвинутые складные брезентовые стулья.
— Все со стола на пол, — приказал Головин Хану, который, как всегда, вошел следом, — и до утра меня не трогать. Кто сунется, пожалеет.
Телохранитель кивнул и исполнил приказ, расчистив столешницу, после чего бросил обеспокоенный взгляд на капитана и вышел.
Головин бережно опустил тело Дии на стол. Внутри груди разрасталась какая-то пустота, ничего не хотелось, вообще ничего. Он посмотрел на свои руки, они были перемазаны засохшей кровью, но его это не волновало, он придвинул ближайший стул, взял девушку за руку и замер, уставившись в пустоту.
Когда какое-то время спустя сработал переговорник, Головин с яростью сорвал его с пояса и швырнул в стену, вот только ткань совершенно не годилась для гнева, тот спокойно упал на землю целехонький, продолжая дребезжать, и это раздражало. Не поднимаясь, он телекинезом притянул его к себе и, нажав руну выключения, откинул в сторону.
Больше никто не беспокоил его. Иногда Мираж слышал снаружи шатра какие-то голоса, но они проходили фоном, то усиливались, то затихая, ему было не интересно. Он даже не заметил, как стемнело, просто в один момент он повернул голову и не увидел дальней стены шатра. Не отпуская ледяную руку девушки, он взглядом открыл крышку походного сундука, и телекинезом поднял из него бутылку нечто среднего между коньяком и виски, местные называли напиток — кериж, Головин же звал его просто вискарь. И даже Дия начала последние полгода именовать его этим незнакомым словом. Та, проплыв по воздуху, влетела ему в левую руку. Выдернув зубами пробку, винтовые крышки тут еще делать не научились, Павел отправил плевком ее на пол и прямо из горлышка сделал пару глотков, хватанул лишку, закашлялся. Вытер рукавом заляпанного кровью мундира выступившие на глазах слезы.