– Так вот… Он меня просто отдал офицерам. Те пользовались мной, когда и сколько хотели. А когда наскучило, швырнули пехотинцам.
Губы женщины задрожали, она с трудом справлялась с охватившим ее волнением.
– Солдаты, которые прошли войну, – это звери, в них не осталось ничего человеческого… Даже не знаю, как я выжила. Потом, словно в тумане, помню лицо Брихадашвы. Оказывается, он все это время был рядом с армией Чеди, шел за обозом, зная, что я там… Зарос бородой по самые глаза, почернел от горя и злости, так что его трудно было узнать. Однажды он привез провиант на продажу… И увидел меня – я больная, избитая валялась в лагере. Он меня выкупил за гроши и выходил, потом мы вместе вернулись домой…
Лицо Амбапали исказилось страданием.
– Но детей с тех пор я не могу иметь.
– Так, значит, Бхима не угра?
Шудрянка покачала головой.
– Нет… Теперь это неважно. Он умер кшатрием, и это главное.
Потом с вызовом посмотрела на Винату.
– А как бы ты поступила на моем месте?
Та смутилась. Подумала, теребя край сари, виновато покосилась на Амбапали.
– Пусть Сарасвати решает, я тебе не судья.
Подчиняясь нахлынувшим чувствам, она горячо обняла шудрянку, прижалась к ее лицу щекой. Обе молча сидели, не в силах стряхнуть охватившую их тоску.
Вдруг из дома послышался плач маленького Бхимы. Вината кинулась в комнату, что-то зашептала, успокаивая мальчика. Вскоре донеслось ее тихое пение, прокатилось по лестнице нежными звуками и растворилось в шелесте ночного леса.
Фаланга приближалась к Пурушапуре.
Оставив в Сиркапе тяжелораненых, саперов, а также часть конницы, Гермей отправился с войском в долину Кубхи. Пурушапура являлась важным стратегическим пунктом, где пересекались торговые дороги Паропамиса, северного Хиндустана и царства Шулэ[236].
Лучшего места для долгой стоянки армии не найти. Тем более что город находится в нескольких днях пути[237] от Синдха, так что основные силы греков всегда смогут прийти на помощь гарнизону Сиркапа, если Раджувула задумает вернуться.
Оставался один дневной переход до Кохатских гор. Колонну замыкали обозные повозки, в одной из которых сидела Шейда. Она еще не оправилась от ран, но благодаря искусству Бассарея за ее жизнь можно было не опасаться.
На бледном лице все таким же непокорным светом горели карие глаза. Апаритка бережно поддерживала кисть, обернутую пропитанной мазью корпией, и морщилась, когда телега подпрыгивала на ухабах.
На закате с обозом поравнялся Гермей. Он несколько раз предлагал Шейде переночевать в его шатре, но она отвечала отказом, предпочитая общество санитарок, которые помогали менять повязку.
Полемарх давно перестал считать ее пленницей, позволял делать все, что та захочет. Он участливо посмотрел на апаритку. Его взгляд говорил лучше всяких слов: Шейда прочитала в нем заботу, нежность, тревогу, и ее сердце неожиданно ответило, забилось сильнее.
– Я смогу вечером помыться в твоем шатре? – спросила она, густо покраснев. – Не хочу в таком виде предстать перед отцом.
– Конечно, – македонянин с готовностью согласился, даже не пытаясь скрыть радость. – Отгорожу тебе угол, как раньше, прикажу налить в бочку теплой воды.
– Тогда я приду, – смущенно проговорила апаритка…
Сбросив хитон, Шейда выглянула из-за занавески. В шатре никого не было. Над курильницей, в которой потрескивали сандаловые щепки, поднимался легкий ароматный дым. Тогда она скользнула к бочке. Улыбнулась, увидев, что на поверхности воды плавают цветы жасмина. Нежно погладила бутоны. Потом с наслаждением уселась в приготовленную ванну, стараясь не замочить повязку на больной руке. Закрыла глаза от наслаждения.
Намазавшись смесью древесной золы, жира и воска, потерла тело мочалкой из иссопа.
Наконец потянулась за куском льняной ткани, чтобы вытереться. И резко села обратно, разбрызгивая воду.
Раздвинув полог, в шатер вошел Гермей. Шейда замерла. Ей одновременно хотелось, чтобы он ушел… и остался. Македонянин подошел к бочке, остановился в нерешительности. Вдруг она почувствовала на лице нежное легкое прикосновение. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Шейда потерлась щекой о его ладонь. Тогда он нашел ее руку и потянул к себе, предлагая встать.
Она медленно поднялась, а он окутал ее тело тканью. Шейда повернулась к нему лицом, внимательно посмотрела в глаза. Еще через мгновение оба слились в поцелуе…
Лагерь разбили на прежнем месте.
Вместо деревьев, на которых весной распяли апаритов, из земли торчали безобразные обрубки. Вскоре разведка доложила, что с гор спустился Хуман с горсткой воинов. Он снова шел среди расступившихся гоплитов, держа в руках секиру.