– Как там Сона? – в нетерпении спросил Иешуа.
Его интересовало все, что было связано с прежней жизнью.
– У нас двое сыновей, – гордо заявил Бен-Цион. – Когда уходил, она опять на сносях была. Так что, наверное, третий уже ждет папку. А может, и дочка. Но я не домосед, не могу без…
Он замялся, подыскивая подходящие слова.
– Шекелей[240], – съязвил Иешуа.
Оба рассмеялись.
– Еще бы! – караванщик подыграл другу. – Я не философ. Истина освещает путь, а греют только деньги.
– Ладно, будто я тебя не знаю, – примирительно сказал Иешуа. – Ты честно зарабатываешь свой хлеб и никогда не поклонялся золотому тельцу, а то бы давно загнулся, как Кефеус.
Друзья посерьезнели, у каждого перед глазами стояла ужасная кончина финикийца.
– А помнишь, как мы с тобой вот так же сидели в Бактре? Погоди-ка… – Иешуа задумался. – Восемь лет назад.
– Конечно, – караван-баши подался вперед. – Так что с Ковчегом Завета?
Иешуа опустил голову, досадливо сжал губы. Потом вкратце рассказал другу о поисках реликвии и бегстве от преты.
– Не раскаивайся, ты поступил верно, – утешил друга Бен-Цион. – Пусть иврим верят в то, что рано или поздно он отыщется. Это лучше, чем если бы он попал в дурные руки… И потом – его ведь просто завалило, так?
Иешуа кивнул.
Друг подытожил:
– Когда-нибудь его откопают достойные люди…
Утром Бен-Цион заплатил бхарату, чтобы он нанял другого погонщика взамен Иешуа.
Вскоре иудейский караван затерялся в предгорьях Хиндукуха, оставив после себя лишь красноватую пелену мелкой песчаной взвеси.
Двадцать лет спустя, зимним месяцем магха, двое пожилых мужчин грели руки у огня в тесном айване постоялого двора на окраине Такшашилы. Грубая джутовая завеса колыхалась, впуская в комнату холодный ночной воздух.
Один из них поежился, еще плотнее закутываясь в бордовый льняной рупан. Тогда другой поднялся и прижал край ткани тяжелой каменной ступкой, чтобы не дуло. Усевшись обратно, подоткнул под себя полы видавшего виды халлука из верблюжьей шерсти.
– Так ты, Тома, говоришь, что он тебя продал за двадцать сиклей? – буддийский монах засмеялся скрипучим смехом, который перешел в кашель.
– Ага, – иудей грустно улыбнулся. – Дешевле, чем Иехуда иш-Крайот его самого.
– Хороший каменщик стоит больше.
– Так что ты хочешь, Ашвагхоша, он же простой работяга из провинции, торговаться не умеет. А этот столичный подлец не то что учителя – мать родную продал бы и не продешевил.
Тома с серьезным видом продолжил:
– Я не обижаюсь, иначе бы точно остался в Иерушалаиме. Это ж надо – в Индию топать! Я даже не знал, в какую сторону посмотреть, чтобы определить направление. А он говорит: тебе и не надо знать, иди в Эцион-Гавер[241], там корабль до новолуния будет стоять, пока его сдомской[242] солью загружают. Я сначала колебался, хотел деньги купцу тому – Хаббану – отдать на корабле и вернуться к учителю. Но потом думаю: что я ему скажу, какой я после этого апостол?
Ашвагхоша удивленно вздернул брови.
– Хаббан вот так сразу поверил, что ты и впрямь строитель?
– А как не поверить? – Тома хохотнул. – Ему-то?
– Получается, Иешуа слукавил, – вздохнул монах, бросив на него внимательный взгляд из-под мохнатых бровей.
– Это с какой стороны посмотреть, – апостол бросился на защиту учителя с юношеской горячностью. – Я – строитель! Веру тоже строить надо по камешку… Храм Божий в человеческом сердце, знаешь ли, воздвигнуть иногда посложнее будет, чем хоромы сатрапу. Ибо сказано: «Царствие внутри вас и вне вас»[243]. Да и награда несоизмеримо больше: каменщик просто денег заработает, а проповеднику уготовано бессмертие.
Ашвагхоша кивнул головой.
Потом спросил:
– Так как же ты дворец строил?
– Да никак… До тишрея[244] ходил по Гандхаре, с людьми разговаривал, убеждал уверовать в Царствие Божие… А Гондофару сказал, что хочу найти карьер с правильным камнем.
– Тебе верили?
– Конечно, как не поверить, ведь учитель все понятно объяснил: вот оно, Царствие, просто протяни руку, и оно откроется, было бы желание.
– А деньги?
– Бедным раздал.
Монах всплеснул руками: он просто потерял дар речи.
Тома нахмурился.
– Я не ждал пощады, но молился, как велел учитель. И Бог меня услышал… Внезапно заболел брат царя, метался в бреду, думали, что не выживет. Вдруг он поправился и говорит Гондофару: отпусти ты этого иудея. Тот – как, почему? А он ему: я на небесах твой дворец видел, так что не бери грех на душу, прости ему растрату… Я потом обоих покрестил.
243
Здесь и далее цитаты из апокрифического Евангелия от Фомы, обнаруженного в египетском селении Наг-Хаммади в 1945 г.