– Давай-давай! Всех-то дел – рассовать подносы по кормушкам.
– Я принес еще книги.
– Просунь сквозь кормушку и их.
Какой-то миг я еще смотрел на него, склонившегося над мертвенно-бледной женщиной на койке, затем взял оставшиеся подносы и принялся выполнять просьбу Дротта. Большинству клиентов еще хватало сил подняться и принять передаваемую еду, но кое-кто не мог, и их подносы я оставлял у дверей – Дротт внесет после. По пути я видел нескольких женщин аристократического облика, но ни одна из них, похоже, не была шатленой Теклой, недавно доставленной к нам экзультанткой, с которой – по крайней мере пока – обращались почтительно. Она оказалась в последней камере – о чем я мог бы догадаться и раньше. Камера эта в дополнение к обычной обстановке – кровати, стулу и маленькому столику – была застлана ковром, а клиентка вместо обычного тряпья оказалась облачена в белое платье с широкими рукавами. Края рукавов и подол были здорово испачканы, однако платье до сих пор сохраняло особую элегантность, чуждую для меня так же, как и для самой камеры. Она сидела, неотрывно глядя на огонек свечи, отраженный в серебряном зеркальце, но, должно быть, почувствовала мой взгляд. Теперь я был бы рад сказать, что на лице ее не было страха, но, сказав так, солгал бы. Лицо ее было исполнено ужаса, который она изо всех сил старалась скрыть.
– Ничего, ничего, – сказал я. – Я принес еду.
Кивком поблагодарив меня, она поднялась и подошла к двери. Она оказалась даже выше, чем я думал, – голова ее едва не касалась потолка, а ее лицо – пусть скорее треугольное, чем округлое, – сразу напомнило мне лицо той женщины, что была в некрополе с Водалом; наверное, из-за огромных темно-синих глаз, окруженных голубоватой тенью, и длинных черных волос, очень похожих на капюшон плаща… Как бы там ни было, я полюбил ее сразу – полюбил со всей силой, с какой способен любить глупый мальчишка, но, будучи всего-навсего тем самым глупым мальчишкой, не понял этого. Ее рука – бледная, холодная, слегка влажная и невообразимо узкая – коснулась моей, когда она принимала поднос.
– Еда – обычная, – сказал я. – Пожалуй, ты можешь получить кое-что получше, если попросишь.
– Ты не носишь маски… – проговорила она. – Первое человеческое лицо здесь…
– Я – лишь ученик. Маску на меня возложат только через год.
Она улыбнулась, и я почувствовал себя совсем как тогда, в Атриуме Времени, только-только войдя в теплую комнату с чашкой чаю и печеньем. Рот ее был широк, а зубы – узки и очень белы; ее глаза, глубокие, точно резервуар под сводом Колокольной Башни, заблестели.
– Извини, – сказал я. – Я не расслышал тебя.
Вновь улыбнувшись, она склонила набок прекрасную головку.
– Я хотела сказать, как рада видеть твое лицо, и спросила, буду ли и впредь иметь удовольствие принимать еду от тебя. Кстати, что это?
– Я здесь только сегодня, потому что Дротт занят.
Затем я хотел восстановить в памяти, что было на ее подносе (она поставила его на столик, так что сквозь решетку не разглядеть), но не смог, хоть напряг мозг до предела, и наконец неуверенно сказал:
– Наверное, тебе лучше съесть ужин. Я думаю, если ты попросишь Дротта, то сможешь получить что-нибудь получше.
– Люди всегда осыпали комплиментами мою стройную фигуру, но, поверь, я ем, словно дикий волк! Съем и это!
Взяв со столика поднос, она повернулась ко мне, точно поняла, что без посторонней помощи мне не разгадать тайны его содержимого.
– Вот это, зеленое, – лук-порей, шатлена, – сказал я. – Коричневые зернышки – чечевица. И хлеб.
– Шатлена? Зачем эти формальности, ведь ты – мой тюремщик и можешь называть меня как захочешь.
Теперь ее глубокие глаза просто лучились весельем.
– У меня нет желания оскорбить тебя, – сказал я. – Ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя по-другому?
– Зови меня Теклой – это мое имя. Титулы – для формального общения, имена – для неформального; наша встреча – как раз из неформальных… Хотя, когда придет время моей казни, все формальности будут соблюдены?
– Да, с экзультантами, как правило, поступают именно так.
– Тогда, надо думать, будет присутствовать экзарх – если только вы впустите его сюда – в пурпурной мантии. И еще некоторые – возможно, войт Эгино… Это на самом деле хлеб?
Она ткнула в кусок пальчиком – таким белым, что мне показалось, будто хлеб может испачкать его.
– Да, – ответил я. – Шатлене, конечно же, приходилось есть хлеб и раньше, не правда ли?
– Но не такой. – Взяв тонкий ломтик, она откусила немного. – Хотя и этот неплох. Ты говоришь, мне могут принести еду получше, если я попрошу?