Репортер тут же принялся делать зарисовки в своем блокноте, но его остановил возмущенный оклик сержанта Макдональда:
— Уходите отсюда все, немедленно! — Он стал выталкивать в дверь одного репортера за другим.
Не зная, что ей теперь делать, Леда вошла в камеру и опустилась на колени возле Пэмми.
— Как вы себя чувствуете? — ласково спросила она. — Хотите взглянуть на малыша?
Женщина зажмурилась — в точности так же, как младенец.
— Нет! Он мне не нужен! — прохрипела она. — Лучше унесите его куда-нибудь подальше!
— Сестра сказала, что через пару часов вы сможете взять его, — пыталась урезонить ее Леда.
— Не хочу! — Пэмми открыла глаза и устало махнула рукой. — Я его ненавижу. Уходите и его забирайте с собой!
Леда встала и вернулась к скамейке, где по-прежнему плакал новорожденный. Сев рядом с короной, она посмотрела на личико младенца. Такой уродец, подумать только, мелькнуло у нее в голове. Мокрый ротик, сморщенная кожа, и матери он не нужен.
Взяв сверток в руки, Леда слегка обняла его, отчего ребенок зашелся новой волной воплей, и, переведя взгляд на прекрасную золотую корону с драгоценными камнями, сама не зная почему, заплакала.
Глава 6
Песня
Гавайи, 1871 год
Маленькая Каи обожала плавать. Она визжала от восторга, глядя на могучие волны, перекатывающиеся над рифом в Вайкики, и колотила кулачками по плечам Сэмюела.
— Плыви дальше! — требовала Каи. — Дальше! Смотри, какая большая волна!
Сэмюел, крепко обхватив ее, послушно бросался в очередную волну, и заплывал чуть дальше, чем все остальные гавайские ребятишки. Длинные юбки купального костюма Каи то плескались в воде, то липли к его груди, когда Сэмюел поднимал руки, чтобы удержать ее над водой. Иногда он нарочно опускал ее с головой в воду, вместо того чтобы поднять над волнами, а спустя мгновение они выныривали, и соленая океанская вода стекала с их лиц, наполняя их рты соленой горечью.
— Давай! — кричала Каи. — Давай же! Ныряем!
Они набирали в грудь побольше воздуха, Каи надувала щеки и забавно сжимала губы, а Сэмюел, ныряя в чистую воду, крепко сжимал ее в руках.
Когда они выныривали, Каи громко кричала от удовольствия, пока Сэмюел стряхивал воду с ее головы.
Вдруг он услышал за спиной какие-то крики:
— Маньо! Маньо! Акула!
Сэмюел увидел акулу, точнее, ее тонкий темный плавник, молниеносно разрезающий поверхность воды, и сразу напрягся.
Впоследствии он вспоминал, что его охватило какое-то невероятное спокойствие, когда акула повернулась и стала быстро приближаться к ним.
Подняв Каи над водой, Сэмюел усадил ее себе на плечи, а она больно вцепилась ему в волосы, смеясь и колотя ножками по его груди. Каи что-то кричала, но он не слушал ее. Теперь за шумом волн, за отдаленными испуганными воплями людей он слышал свою песню — темную песню своей сестры-акулы.
На мгновение волна, скрыв плавник, приподняла Сэмюела и ласково опустила его. Он видел, как огромная тень проплыла в ярде от них.
Потом он замер как атолл, как безжизненное бревно, превратился в неодушевленное, ничего не боящееся существо.
Проскользнув мимо них, акула повернулась и снова поплыла к ним — живое воплощение смерти; и тут Сэмюел внезапно ощутил, что акуле стало любопытно. Ее влек сильный, но глупый голод, однако Сэмюел не мог утолить его — он был безжизненным существом, частью морской стихии.
Теперь Каи перестала кричать и замерла на плечах у Сэмюела. Откуда-то издалека слышались крики людей — гавайцы быстро приближались к ним на каноэ, энергично загребая воду веслами.
Едва не задев Сэмюела, акула повернулась, показав ему серый бок, острый плавник, хвост… и вдруг стремительно поплыла в открытое море.
Каноэ показалось ему просто огромным; сильные руки подхватили Сэмюела, кто-то тут же забрал визжавшую Каи с его плеч. Тогда он вырвался, повернулся и ухватился за твердую отполированную древесину.
В конце концов Сэмюела вытащили из воды, и он, уткнувшись лицом в чью-то грудь, услышал английскую речь.