— Понимаю. Утренняя пробежка, — ухмыльнулся Бородач, — выйди на улицу, там теперь везде туалет.
На улице было совсем не холодно. Вернее, это улицей-то не назовешь. Скорее — проулочек. Тропинка всего в метр шириной. С противоположной стороны — кирпичная стена. В одну сторону тупичок тянулся еще до одной стены, затем дорога скрывалась за резким поворотом. В другой стороне дорога исчезала в густом утреннем тумане.
Я замер на мгновение, задрав голову вверх, уловил краешек неба. Редкие снежинки кружились на слабом ветерку и падали на лицо. Я поймал несколько снежинок ртом и, словно маленький ребенок, рассмеялся от собственной ловкости. Огляделся, в поисках подходящего места для утренней, как верно подметил Бородач, пробежки.
Ну не делать же свое дело прямо здесь, на стену? Я побрел по дороге в сторону поворота, намереваясь облегчиться где-нибудь подальше от дверей. В утренней тишине звук моих шагов по снегу гулко отражался от стен и гулял по узкому пространству. Только тишина-то не утренняя — мертвая тишина, надо сказать.
Я свернул и без особого удивления обнаружил, что узкая дорога тянется еще дальше. Вчера Бородач вел нас по этим хитросплетениям, но я совсем не запомнил дороги. Наверное, один он здесь ориентируется… Интересно, а куда делся Франц?
Пройдя еще немного, я, словно пес, покрутился на месте, выбирая место (о, да, здесь довольно большой выбор — две стены из красного кирпича и целая дорога в туман!), расстегнул ширинку… оперся рукой о стену…
И в это время земля вдруг резко ушла из-под ног. Снег внезапно поднялся белой пушистой волной, и на мгновение я увидел камни, которыми была выложена дорога. Но лишь на мгновение. Волна горячего воздуха накрыла меня, опрокинула, заставила закружить по земле волчком, придавила к земле. А на голову сыпался снег. И совсем рядом упал красный кирпич, раскололся надвое, окропив землю, словно кровью, красной крошкой.
Следом накатил запоздалый звук взрыва. Где-то высоко в небе загрохотало, словно внезапно возник гром, звук стремительно наполнил все пространство вокруг. У меня заложило уши, я закрыл их руками и уткнулся носом в снег, скрипя стонущими от боли зубами.
И вдруг все пропало. Звук взрыва как отрезало, и меня накрыло непроницаемой пеленой тишины. Только это была уже не тишина мертвого города — кажется, я попросту на время оглох. Дай-то бог, чтобы на время…
Осторожно подняв голову, я увидел впереди развороченную дорогу. Словно кто-то пронесся по этому узкому проулочку, выворачивая камни из мостовой и выбивая кирпичи из стен. Снег разметало в стороны. Мостовая была усеяна разбитыми камнями и красной крошкой размолотых кирпичей. В нос ударил острый запах чего-то горелого. Оглянувшись через плечо, я обнаружил за спиной тоже самое. Неизвестная сила разорвала туман в клочья, теперь дорога была видна далеко вперед со всеми изгибами и поворотами. Впереди я различил белое пятно света, обозначающее, видимо, конец узкого проулка.
В голове к этому времени вместо тишины возник тихий гул, зародившийся где-то в глубине, «за глазами». Я поднялся на локтях, на колени. Оставалось радоваться, что я еще не настолько стар и меня не пробил радикулит или что-нибудь похуже. Сильно саднил левый локоть — задрав рубашку, я обнаружил широкую кровоточащую ссадину. Ну это, пожалуй, я еще легко отделался…
Гул становился все громче, пронизывал голову, словно раскаленный гвоздь, плавил тишину, впуская под мою бедную черепушку звуки… посторонние звуки.
Вот я услышал чей-то топот, и в следующее мгновение из-за поворота показался Бородач. Странно было видеть его без шляпы — с гривой нечесаных, пепельного цвета, волос, большими ушами. Бородач был без трубки, но с сумкой в руке, из которой торчал черенок лопаты. Подбежал ближе, подал мне руку, помог подняться.
— …вижу, сходил по маленькой… — голос Бородача донесся сквозь гул, словно говорили через металлическую трубу. Звуки отдавались в голове слабой режущей болью.
— Что это было? — впрочем, себя я тоже слышал с большим трудом.
Бородач пожал плечами, огляделся, изгибая в удивлении целую бровь:
— Мне кажется, взорвались газопроводные трубы. По крайней мере, в моей скромной обители едва не разлетелся камин. Хорошо, что я погасил огонь, а то из меня и господина владыки получились бы отличные запеканки. Кстати, господин Император спит так крепко, что пропустил все светопреставление. Не думаю, что он проснется в ближайшие часы.
Я отряхнул со штанов снег и красную крошку.
— Разве трубопровод может так взорваться?
— Может быть, это дело рук безумцев? Или кого-то еще, — отозвался Бородач, — предлагаю посмотреть. Императора Тревожить не будем, пусть отдыхает, бедняга.
— Согласен, — кивнул я.
— Тогда в путь, — Бородач махнул рукой и легкой рысцой побежал по дороге, вдоль возникшего разлома.
Действительно, все говорило о том, что взорвалась подземная труба. Кое-где были видны металлические огрызки, торчащие прямо из земли, сквозь булыжники. В воздухе висел едва ощутимый, но все же, запах газа. В одном месте прямо из земли вырывалось бледно-голубое пламя. Бородач остановился возле него, присел, вынул из-за пазухи сигарету и прикурил.
— Не хочешь?
— Нет. Уже месяц не курю. Считай, бросил.
— Правильно делаешь. В наше время весьма полезно.
Мы петляли по узким улочкам довольно долго. Я все думал, неужели, кто-то специально спланировал районы города таким образом, чтобы возникли такие вот узкие переходы, повороты, тупички, похожие на огромный лабиринт? Кому это надо было? Кто ходил здесь? От кого, интересно, прятался? В любом случае, сейчас этого уже не узнать. Обитателями лабиринта стали Бородач, крысы, и мы с молодым Императором, хоть и временно. А еще иногда забирались безумцы. Но ненадолго, как говаривал Бородач, потому что он их вж-жи-ик лопатой — и конец…
Затем перед нами возникла деревянная дверь, а за дверью не склад, но небольшая темная комнатка, совершенно пустая. В центре ее высилась металлическая винтовая лестница с перилами. По лестнице мы с Бородачом поднялись на чердак.
Чердак оказался, вопреки моим ожиданиям, как раз довольно большой. Видимо, он объединял несколько маленьких комнат. Крышу пронзали многочисленные дыры, кое-где скопились ощутимые сугробы снега. Было слышно, как подвывает ветер в щелях черепицы.
— С крыш самый лучший обзор, — поведал Бородач доверительным шепотом, — и маловероятно, что безумцы нас заметят. Они обычно глядят под ноги, а не на небо.
Я вспомнил позавчерашнюю ночь, безумцев с луками, которые ждали наш отряд на крышах. Возможно, многие из тех, кого коснулась печать Ловкача, сошли с ума, но были и такие, кто соображал не хуже нормальных людей.
— На крышах тоже иногда попадались безумцы, — словно прочитав мои мысли, сказал Бородач, — но с ними у меня разговор простой, и короткий до безобразия.
— Тоже лопатой?
— Иногда. Бывало, чтобы не пачкаться, сталкивал вниз. Лететь несколько метров — внизу булыжники, сам понимаешь…
— И скольких ты безумцев уже… отправил на тот свет? — слово «убил» как-то не хотело срываться с губ. Убить можно живых, а безумцы все равно, что мертвецы, только ходят и разговаривают.
— О, много. Я не считал, но много. Если бы шла настоящая война, я бы завел себе военный блокнот и отмечал бы каждую жертву. Знаешь, раньше такое практиковали. Мой дед рассказывал, что на Приграничной войне между солдатами разных частей даже существовали негласные такие соревнования — кто больше унцев убьет за неделю, месяц, три месяца. Рядовых даже награждали за достижения. Да и вообще приятно.
— Что может быть приятного в убийстве?
— Это же унцы были, — пожал плечами Бородач, — по-моему, убить врага всегда приятно. Разве нет? Разве ты, писарь, никого не убил во время вашего путешествия?
— Было дело. Но удовольствия никакого.
— Да потому что ты — писарь! — захохотал Бородач, — если бы ты был солдафоном или, на худой конец, каким-нибудь оруженосцем, то я бы не ручался, что тебе бы не понравилось. Знаешь, есть свои прелести в том, что убиваешь врага. Я не говорю уже о практической пользе, в некотором роде лично я получаю некое моральное удовлетворение. Вот знаешь, смотрю на кровь, на мертвое тело перед собой и думаю, что еще одного ублюдка отправил на тот свет. Значит, на этом свете одним ублюдком стало меньше. И тут же думаю о том, что, возможно, избавил мир от многих других смертей. Если бы не я, например, этот ублюдок мог бы убить кого-то другого, нормального человека. Понимаешь, о чем я?