— Я же не утверждал, мой господин, что они перевелись поголовно. Кто-то наверняка выжил. А нам повезло встретиться с одним из них.
— Она похожа на змею, — сказал молодой Император, — эта родинка.
Бородач закутал девочку обратно в ее странный поношенный полушубок, но даже в темноте я видел руку девушки, откинутую в сторону, с задранным рукавом. То, что я сначала принял за татуировку, а Бородач инициировал как родинку, этот странный рисунок действительно походил на змею. В ладошке девочки уместилась головка змеи с едва распахнутой пастью, из которой высовывался раздвоенный кончик языка. Туловище змеи тянулось по запястью, извиваясь волнистой лентой, и хвост исчезал на внутренней стороне локтя. Когда рука девочки конвульсивно сжималась или разжималась, создавалось впечатление, что змейка двигается и кивает приплюснутой головкой. Словно зовет подойти ближе… гипнотизирует… что-то хочет…
— Я бы сказал, что это и есть змея, — отозвался Бородач, полез в мешок и выудил свою трубку, — эх, курить хочется… чтоб его… проклятый табак… Давным-давно мне довелось разговаривать с одним Странствующим. То был пожилой человек, старик, почти при смерти. Ясное дело, что я спросил его про родинку. И он сказал, что змея-родинка как-то связана с самым первым Странствующим. То ли у него была такая родинка, а затем волшебным образом она стала передаваться по наследству другим Странствующим, то ли в каком-то из миров первый Странствующий подцепил эту заразу, да так с ней и остался, заразив остальных. В общем, Странствующего всегда можно определить по такой родинке. Иногда она бывает на шее, иногда на спине, но большей частью на руках.
— Так красивее, — добавил молодой Император, и усмехнулся, — а она не слишком молода для Странствующей?
— Странствующими становятся с рождения. По мирам они начинают прыгать лет с десяти-двенадцати… возможно, это был ее первый прыжок. И прыгнула она аккурат под ваши копыта, мой государь. Хотя, иногда люди выглядят совсем не так, как кажется. Может быть, ей уже не один десяток лет. Прыжки по мирам замедляют течение времени. А она как раз прыгнула к нам.
— Из какого-то другого мира, — уточнил молодой Император.
— Точно.
— А как долго она еще будет лежать без сознания?
— Вы задаете столько вопросов, Император, что у меня сейчас взорвется мозг. Откуда мне знать про ее состояние? Может быть, она придет в себя завтра, а, может, через неделю.
— И нам придется тащить ее с собой?
— А вы предлагаете оставить десятилетнюю девочку в Лесу зимой?
— Да ты только что сказал, что она совсем не девочка! Таскать за собой старуху?
Тут я решил вмешаться.
— Мой господин, мы положим девочку на Франца, позади вас, — сказал я, — я буду приглядывать за тем, чтобы она не упала. Вам она неудобств не доставит.
Молодой Император покосился на меня, и в его взгляде читалось недовольство. Затем он посмотрел на Бородача, взгляд его переместился на девочку.
— Ладно, Геддон. Но вы оба учтите, что если она помешает мне поймать Ловкача…
— Ловкачом буду заниматься я, — оборвал Бородач, как мне показалось, чересчур резко.
Император застыл с открытым ртом, сверля глазами Ловца Могущественных, но не сказал ничего, оставив свои мысли при себе. Как мне показалось, сделал он это совершенно верно.
— И в любом случае, ваше величество, стоит подумать о том, что Странствующий может нам пригодиться. Это своеобразное чудо, что она появилась возле нас. Странствующих осталось очень мало. Возможно, эта девочка — единственная на сотню миров в Цепочке Мироздания. Стал бы ты выбрасывать жемчужину обратно в море, если бы она закатилась тебе прямо в ладонь?
— Возможно, — неопределенно буркнул Император, — предлагаю всем лечь спать. Утром как-то лучше думается.
Он отвернулся спиной, улегся на накидки и прикрылся сверху полушубком. Разговаривать дальше Император был не намерен.
— Я подежурю первым, — предложил я, — мне еще нужно многое записать.
— Как знаешь, — кивнул Бородач, — наблюдай за девочкой. Если она проснется, немедленно буди меня.
— Она может уйти в другой мир?
— Все возможно.
Бородач положил возле себя лопату, ружье, лег, накрывшись шубой, и закрыл глаза.
Я же поднялся, подошел к рюкзаку. Мне показалось, что рюкзак слабо светиться изнутри, а еще я услышал тихую ненавязчивую мелодию.
Книга ждала меня. Каким-то образом, магия со страниц книги пыталась пробраться в мою голову. Между нами возникла связь. Книга хотела, чтобы я вновь дотронулся до ее переплета, пробежал глазами по строчкам заклинаний, ожидающих на страницах. Магия хотела просочиться сквозь рюкзак, дотронуться до моего сознания, завладеть мною…
Я замер над рюкзаком, застыл, словно на границе сумеречного сознания. Зов книги был слаб, но навязчив. Пока еще у меня были силы сопротивляться, но я панически соображал, что уже не могу взять и выбросить книгу в снег, за пределы нашего ночного круга.
Невозможно.
Книга не позволит мне этого сделать. Я боялся дотронуться до нее, потому что понимал — стоит взять книгу в руки, и мне придется открыть ее, дотронуться до страниц, прочитать заклинание…
Я присел на корточки, развязал тесемки рюкзака, не глядя выудил из рюкзака листы бумаги и ручку и побродил по кругу, выискивая место, куда падал свет от робко выглядывающей из-за деревьев луны. Я отошел подальше от рюкзака, там, где зов книги был почти неслышим.
Постелив полушубок, я стянул перчатки и начал писать. В письме я нахожу спасение. Письмо приносит облегчение, возможность уйти от реальности. Письмо — это моя магия, которая облачает меня в тень, и я становлюсь невидим для окружающего мира.
Зов книги не может пробиться в мое сознание, пока я пишу. Лишь бы не замерзла паста…
Я подышал на ручку и начал писать.
Пальцы свело радостной судорогой, а на лице моем блуждала улыбка…
Письмо N 3
Я давно не писал тебе, родная. Извини. Мне столько всего хочется рассказать тебе, но я не знаю с чего начать. Вот так всегда — мыслей в голове полно, бегают хаотично, ударяются друг о дружку, и никакого порядка. Вроде бы и знаю, что надо писать, а вот с первыми строчками незадача — не выходят они, не складываются…
Помнишь, как я сидел по вечерам за столом, склонившись перед бумагами, и часами размышлял, с чего бы начать. Каждая глава истории Императора — словно новое начало жизни. В такие вечера ты приносила мне крепкого чаю, массировала плечи и нашептывала на ухо что-то неразборчивое, но приятное. А сейчас мне этого так не хватает.
Извини за некрасивый почерк. Света луны не хватает, чтобы видеть строчки, пишу наугад, и, думаю, скоро начнут болеть глаза. Но сейчас моя смена, я дежурю в нашем ночном кругу. И я очень хочу написать тебе письмо, поделиться с тобой своими мыслями, надеясь, что когда-нибудь ты прочтешь все мои записи. И многое поймешь.
Я хочу поделиться с тобой своими секретами, своими тайнами, теми мыслями, что гнетут меня вот уже несколько дней.
Это касается молодого Императора, Бородача, который на самом деле пришелец из другого мира и зовут его Шиджилл — Ловец Богов. А еще я хочу рассказать о книге магии.
Я боюсь за Императора. Глядя на него, я понимаю, что очень мало осталось от того юноши, который хотел построить новую Империю. С каждым днем жажда мести высушивает все больше места в мозгу молодого Императора. Возможно там, в его голове, идет ожесточенная борьба между местью и здравым смыслом. Я буквально вижу, как господин разрывается между желанием уничтожить Ловкача и желанием вернуться обратно в Шотоград и основать новое государство.
И, знаешь, пока месть берет вверх.
Это касается и девочки, которую Император не захотел взять с нами. Он подсчитал, что девочка может стать обузой для него, он хотел оставить ее умирать в Лесу. Это ли не говорит о том, что месть берет вверх?
Но ты, дорогая, наверное, мало что понимаешь из моего сбивчивого повествования. Ты не можешь понять кто такая эта девочка, что за Лес? Я так давно тебе не писал, прости меня…