Бородач махал нам рукой, подзывая.
Я подоспел первым, и первым же увидел, что глаза девочки открыты, и она смотрит на нас… нет, не пугливым — о страхе тут и речи быть не может — любопытным, изучающим взглядом. Глаза у нее оказались большими и темными. Такие глаза приковывают взгляд с первого взгляда. Глубокие глаза, завораживающие… совсем не детские глаза, между прочим.
Я посмотрел на Бородача и увидел, что тот улыбается. По-доброму, словно отец, заставший пробуждение любимой дочери. Рядом возник Император, вытирающий меч куском ткани. Смутился, убрал меч в ножны, заулыбался. Да и я поймал себя на мысли, что улыбаюсь, глядя на проснувшуюся девочку.
Вот так мы стоим втроем и улыбаемся. А девочка изучает нас милыми светлыми глазами.
Наконец, первым заговорил Бородач.
— Здравствуй, — произнес он тихо, — не бойся нас, мы не плохие. Мы нашли тебя в лесу и решили взять с собой, чтобы ты не замерзла, понимаешь?
Девочка перевела взгляд на Бородача, уставилась внимательно на его губы, и улыбнулась.
— Как тебя зовут? — продолжил Бородач, — имя у тебя есть?
Девочка помедлила, а потом, словно нехотя, кивнула. Зашевелилась, выуживая одну руку из-под накидки. Рука эта совершенно неожиданно потянулась к моей руке, в которой была зажата ручка.
— Написать хочешь? — сориентировался Бородач, — Геддон, дай человеку лист!
— А? — я растерялся, — а, сейчас, секунду.
Ручка перекочевала в руку к девочке. Я вытащил из кармана сложенные листы, отыскал чистый и протянул ей.
Девочка села, положила лист на колени, и что-то быстро написала. Лист протянула Бородачу.
— Мне? Ага. — Кажется, Бородач был не менее растерян, чем я. Видно, у него было недостаточно опыта общения с детьми.
Он взял лист, прищурился, читая, потом произнес:
— Все ясно. Тут написано, что она не слышит нас и не может разговаривать. Но зато она прекрасно читает по губам и может писать. Зовут ее Инель.
— Спроси, как она здесь оказалась? — сказал Император.
Глаза девочки — такие светлые даже ночью — быстро переметнулись к губам Императора. Она взяла лист из рук Бородача и принялась писать.
— Она говорит… пардон, пишет, что не помнит, как все произошло, — прочитал Бородач через некоторое время, — тут, ммм, написано, что с ней всегда такие странные вещи творятся. То она ходит по цветущему саду, то вдруг открывает глаза и уже посреди зимы в лесу. Последний раз она стояла на тротуаре прохожей улицы и просила монетку на хлеб, а потом вдруг подошел кто-то, пнул ее жестяную миску… а дальше, пишет, темнота… — Бородач присел на корточки перед Инель, — ну-ка, девочка, дай посмотреть… Все ясно, ее сильно ударили по голове.
Я приблизился и увидел на виске девочки темный синяк. Когда пальцы Бородача ощупывали его, Инель поморщилась и беззвучно вскрикнула.
— Представляю, как удивились те люди. — Бородач взял Инель за подбородок и заговорил, тщательно произнося слова губами, — запомни, Инель, теперь ты попала к хорошим людям. Мы ничего плохого не сделаем. Оставайся с нами и постарайся не терять сознания… Кушать хочешь?..
На последнем слове хмурящаяся девочка улыбнулась, изогнула густые брови и закивала головой. Я же поймал себя на мысли, что тоже улыбаюсь. Старый дурак…
Мой сын учился в западном округе столицы, в Университете Права. Большой уже был, собирался пройти военные курсы при дворе Императора. Но не успел. А я вот успел узнать, что с ним. Я видел своего сына, превратившегося в безумно улыбающегося голого урода. И хотя я убил его, в моих воспоминаниях он все еще жив. Иногда я допускаю мысль о том, что мне удастся встретиться с ним. Как и со своей женой. Я верю, что это возможно.
Почему бы и нет?
Бородач тем временем отвел девочку к своей лежанке и уже раскладывал перед ней еду.
— Ей, Геддон, дружище, стащи все тела в одну кучу, — крикнул он, помахав рукой, — и ложись спать. До утра я подежурю.
Тела я сложил за пределами нашего круга. Пока тащил их за ноги, протоптал еще одну широкую тропу. Затем брал головы за волосы, раскачивал и швырял в темноту. Впору ловить себя на мысли, что не осталось во мне ничего человеческого. Ведь нет никаких эмоций, никакой жалости, вообще ничего. Словно таскал мешки с картошкой.
Умыв руки снегом, я поглядел на Императора. Тот уже спал, или делал вид, что спит, отвернувшись спиной от центра круга.
Я последовал его примеру и еще некоторое время лежал, прислушиваясь к шепоту Бородача, но слов разобрать не смог. Я не уловил тот момент, когда погрузился в сон. Да и кто вообще может уловить подобное?..
* * *Мне вдруг показалось, что я сплю в палатке, в лагере уцелевших после нашествия Ловкача.
То были первые дни зимы за пределами Империи. Первая дни вернувшегося средневековья. Аристократы мерзли, не имея представления, как поддерживать огонь всю ночь. Простой люд собирался в кучки вокруг костра. Крутили самокрутки из отсыревшего табака, рассказывали вполголоса истории о Ловкаче, о чуме, обрушившейся на Империю, о том, что за горами нас ждет город Полеврон, жителей которого не коснулось безумие…
А я спал в палатке, возле Императора, часто просыпаясь, глядя в серый треугольник потолка. Я слышал его дыхание. Я тоже верил, что в городе Плевроне нас ждут здоровые люди и работает газовое отопление и есть ванная, полная горячей воды (та самая ванная, которая ждет меня, мое грязное тело, которое я опущу туда, и буду откисать несколько часов, блаженно закрыв глаза и положив макушку на край)…
Тихо ржали кони, бормотали сторожа, прогуливаясь по лагерю (а было ли хоть одно нападение? Был ли хоть кто-нибудь живой за пределами лагеря, который рискнул бы напасть на нас? Безумцев мы встречали только в городах. А между городами — ни души)… Когда ни проснись — всегда можно услышать, что кто-то ходит за пределами палатки, чиркает спичками, прикуривает папироску. Я почти привык к тому, что возле меня кто-то находится. Постоянно. Все шестнадцать месяцев моей новой жизни.
Но наваждение прошло так же быстро, как накатило. Я открыл глаза и увидел над головой серое небо. Увидел ветки деревьев, сплетенных в замысловатые узоры. Увидел легкие снежинки, кружащиеся в безветренном воздухе.
Пахло сигаретным дымом — повернув голову, я обнаружил неподалеку Бородача, из густой бороды которого торчал тлеющий кончик сигареты. Девочка по имени Инель стояла возле него с кипой листов в одной руке и ручкой в другой.
— … я попробую, конечно, моя дорогая, — говорил Бородач, не видя меня, — но у тебя почти не осталось сил на следующий прыжок. Да и поранилась ты, видишь?..
Девочка кивнула и принялась что-то писать. Бородач взял лист, усмехнулся:
— Ну, если ты действительно так считаешь…
Я приподнялся на локте, посмотрел на лежанку Императора. Мой господин все еще спал.
— Знаешь что, дорогуша, пойдешь пока с нами, а как найдем какое-нибудь поселение, сама решишь оставаться тебе или нет, идет? — произнес Бородач в полголоса, — с твоими-то силами.
И я понял, откуда все эти воспоминания о лагере в моей голове.
Они болтали всю ночь. Бородач и Инель. Вернее, Бородач разговаривал, а девочка писала — именно так. И я ворочался, потому что слышал тихий голос Бородача. И мне снился лагерь в поле, первая зима мертвой Империи.
— Доброе утро, — сказал я, поднимаясь.
Инель, увидев меня, улыбнулась, кивнула головой. Бородач выудил из бороды сигарету, выпустил в воздух облако дыма:
— Доброго, писарь, доброго.
— Как дела?
— Лучше не бывает, — Бородач поднялся, взял девочку за плечи и сказал ей, — я отойду с Геддоном на пару минут. Ничего не бойся. Мы недалеко, — потом поманил меня пальцем.
Мы отошли за пределы нашего круга. Подмерзший за ночь снег ломался под ногами с громким треском. Где-то над головами застрекотала сорока, но я никого не увидел. Холодный утренний ветер привычно забрался под полушубок — я потянулся, разгоняя усталость, похрустывая косточками.
— Держи, умывайся, — Бородач отстегнул от пояса флягу с водой и протянул мне.