У меня противно задрожали колени.
— Ты что так смотришь? — спросила она.
Я продолжал молча оглядывать комнату. Как и все здесь, она была та и не та. Похожа и не похожа. Или, может быть, я просто забыл.
— Чья это комната, Лена?
— Галкина, конечно. Странные вопросы ты задаешь, Сережка. Разве ты не был здесь?
Я с трудом проглотил слюну. Сейчас я задам ей еще один странный вопрос:
— Разве она… не переехала?
Лена взглянула на меня как то испуганно, даже отстранилась немножко, словно я сказал какую то чудовищную нелепость.
— Вы разве не встречаетесь?
— Почему? — неопределенно ответил я. — Встречаемся.
— Когда ты ее видел в последний раз?
Я засмеялся и брякнул:
— Сегодня утром. За завтраком.
И тут же пожалел о сказанном.
— Не лги. Зачем ты лжешь? Она со вчерашнего дня в институте. И ночью работала. Еще не возвращалась.
— Уж и пошутить нельзя, — глупо сказал я, понимая, что все больше и больше запутываюсь.
— Странные шутки.
— Может быть, мы о разных людях говорим? — попробовал я исправить положение.
Она даже не рассердилась, только нахмурилась, как врач, который видит, но еще не понимает симптомы наблюдаемой им болезни.
— Я говорю о Гале Новосельцевой.
— Почему Новосельцевой? — удивился я.
На меня смотрели холодные, профессионально заинтересованные глаза врача.
— Ты потерял память, Сережа. Они расписались еще в начале войны. Что с тобой?
— Ничего, — пробормотал я, вытирая вспотевший лоб. — Я только думал…
— Почему я здесь, у разлучницы, да? — засмеялась она, на какое то мгновение утратив выражение профессионально врачебного любопытства. — Я и тогда не обижалась, Сережа. Подумаешь беда — парня увели. А теперь… смешно даже. Так давно это было… И другое после этого было — сам знаешь… — Она вздохнула. — Не везет мне в любви, Сережа.
Трудно рассчитывать каждый шаг в незнаемом. И я опять не рассчитал, забыв о том, где я и кто я.
— А кто тебе сейчас мешает с Олегом?
— Сережа!
И столько ужаса было в этом вскрике, что я невольно закрыл глаза.
— У тебя что-то с памятью, Сережа. Такие вещи не забывают. Галка получила похоронную еще в сорок четвертом году. Ты не мог не знать.
Что я знал и чего не знал? Разве я мог сказать ей об этом?
— Ты или притворяешься, или болен. По моему, болен.
— А ты спроси меня: какое сегодня число, какой год и так далее.
— Я еще не знаю, что надо спросить.
— Так ставь диагноз, — озлился я. — С ума сошел, и все!
— Это не медицинский термин. Есть разные виды психических расстройств… Ты о чем хотел говорить со мной?
Теперь я уже не хотел. Если бы я сказал ей правду, она меня тут же отправила бы в психиатрическую больницу. Надо было выкручиваться.
— Понимаешь, какое дело… — начал я свою поспешную импровизацию, — произошло одно прискорбное событие… Весьма прискорбное…
— Ты уже говорил. Какое?
— В общем, я ушел из дому. От жены. О причинах говорить не буду. Но мне необходимо убежище. Хотя бы на сутки. Ночлегус вульгарно…
Я замолчал. Она тоже молчала, разглядывая кончики пальцев.
— Разве у тебя нет друзей?
— К одним нельзя, к другим неудобно. Знаешь, как иногда бывает… — Я старался не смотреть ей в лицо.
— А если бы ты меня не встретил?
— Но я тебя встретил. Она все еще колебалась:
— Это неудобно, Сережа.
— Почему?
— Неужели ты сам не понимаешь?
— Знаешь что? — опять озлился я. — Вызывай психиатра. Ночлег мне, во всяком случае, будет обеспечен.
Я посмотрел ей в глаза: врач профессионал исчез, осталась просто испуганная женщина. Непонятное всегда страшно.
— Комната не моя, — проговорила она тихо. — Подождем Галку.
— А если она опять заночует в институте?
— Я позвоню ей. Телефон в передней. Посиди пока.
Она вышла, оставив меня одного в комнате, в которой мне было все знакомо почти до мелочей. Из этой комнаты я пошел в загс. Из этой ли? Нет, не из этой. Как в подобии треугольников: что-то совпадало, что-то нет.
Я взял со стола карандаш и записал в блокноте:
«Если со мной что случится, дайте знать жене Галине Громовой. Грибоедова, 43. Сообщите также в Институт мозга профессорам Заргарьяну и Никодимову. Очень важно».
Слова «очень важно» я подчеркнул три раза так, что карандаш сломался. То, что хотелось приписать дальше, так и осталось неприписанным.
А положив блокнот в карман, я понял, что опять сделал глупость. Мои Заргарьян и Никодимов этого письма не получат. А Галя Громова носит здесь другую фамилию.