— Он у меня, — сказал Озеров и показал пистолет.
— Когда взял?
— А разве это важно? — рассмеялся Озеров.
— Застрелишь?
— Обязательно.
— За что?
— Умный вы человек, дядя Мика, а задаете глупейший вопрос. Знаете, что мне отец сказал перед арестом? «Не должен ходить по земле этот человек». Это о вас.
— Так когда это было? — с наигранным смирением заговорил Волчанинов. — Война тогда шла, Андрюша. Все воевали — кто с кем. Ну, мы с твоим отцом в разных лагерях оказались, бывает. Да ведь кончилась война-то. Давным-давно кончилась.
Озеров не выдержал. До сих пор он говорил спокойно и тихо, а здесь не смог.
— Для кого кончилась? — закричал он. — Для честных людей кончилась. А для вас — нет. Это ваша профессия. Чужой кровью торговать. И сейчас подторговываете. Продали Титова? Продали.
— Я ошибся, — прошептал Волчанинов.
— В чем?
— В тебе. Сказал, что ты липовый разведчик. А ты даже об этом знаешь. От него?
— Кому что скажет этот проданный человек? — Озеров указал пистолетом на пачку денег. — Вот это больше говорит. Плата за головы?
— Бери! — прохрипел Волчанинов и подвинул деньги на край стола.
— Ничему вы не научились, дядя Мика, — вздохнул Озеров.
«Неужели выстрелю? — подумал он. — Выстрелю». Должно быть, это понял и дядя Мика.
— Это самосуд, Андрюша, — заторопился он. — Не похвалят за это у вас. Судить еще будут за самоволку.
— Оправдают, — убежденно сказал Озеров и прицелился.
— Цу хильфе! — завизжал Волчанинов. — Шнель! Шнель!
Но Озеров уже нажал курок. Пистолет негромко хлопнул несколько раз, и тело Волчанинова начало медленно оседать на пол. Дальнейшего Озеров не увидел: отшвырнув пистолет, он ушел к себе в комнату, а через несколько минут все происшедшее приобрело какую-то отчужденность, словно случилось не с ним, а где-то было прочитано или увидено в кино. Словно не было совсем в его жизни ни далекого города на Рейне, ни дяди Мики, ни автоматического пистолета с глушителем. Даже волнения не было — наоборот, какое-то чувство облегчения наполняло его, дышалось легко и думалось беззаботно, как в детстве.
И вместе с тем в нем подымалось, росло, тревожило и требовало каких-то важных решений другое чувство — желание покончить с браслетом, с единоличным владением этой лампой Аладдина, с одинокими прогулками по глобусу, с их неразделенными радостями и неоправданным риском. Конец дяди Мики был последним приключением, которое привело Озерова к сознанию его ответственности перед государством и обществом. Он понимал, что обладает секретом огромного научного значения, может быть государственной важности, и что новая Шехеразада должна была придумать и новый конец его сказки. «А я знаю эту Шехеразаду», — весело подумал Озеров и взглянул на часы. Было около одиннадцати. «Хмелик, наверно, еще не спит. Хорошо бы поймать его одного».
И Хмелик, к счастью, был совсем один, сидел у того же стола, на который с неба свалилась к нему нитка жемчуга, и что-то писал. Озеров вошел к нему, как Мефистофель к Фаусту, и остановился у стола, ожидая привычной реакции на чудо.
Но ее не последовало. Хмелик не вскочил, не разинул рта и не выпучил глаз; он просто поднял голову, критически посмотрел на него, оглянулся на дверь, сразу поняв, что этим путем Озеров войти не мог, и спросил:
— Ты не галлюцинация?
— Нет, — улыбнулся Озеров, — это я сам.
— И не привидение?
— Кентервильское привидение у Оскара Уайльда жаловалось на ревматизм, — со вздохом произнес Озеров. — Я тоже хочу пожаловаться.
— И тоже на ревматизм?
— Нет, на чудеса. Например, я только что убил человека.
— Бывает, — сказал Хмелик. — Садись, старик. Рассказывай.
ГЕОМЕТРИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС. ПОИСК В СЕВЕРНОМ МОРЕ
Озеров рассказал. Рассказчик он был плохой, то и дело путался, повторялся, мямлил и все время подозрительно и с опаской поглядывал на Хмелика: поверит ли? Он словно пристреливался к слушателю, повторяясь так часто, так упорно возвращался к совсем уже несущественным деталям, что даже железный Хмелик не выдержал и улыбнулся.
— Не веришь? — насторожился Озеров.
— Почему? — пожал плечами Хмелик. — Верю.
— А улыбаешься.
— Медлитель ты. Типичный. Открыл второстепенные свойства браслета и умиляешься. Главное же не в этом.