- Пятьдесят, и мы продолжим этот разговор. - Эврих постучал ладонью по плетенному из прутьев коробу, заменявшему стол. - И если вы намерены торговаться, то лучше предоставим решить наш спор совету старейшин собравшихся на Торжище племен.
- Они вынесут справедливый приговор, - поспешил заверить купцов Джинлык, получавший от беседы ни с чем не сравнимое удовольствие, ибо, хотя озерники охотно покупали привозимые из Мванааке товары, к торговцам ими они особой приязни не испытывали.
Обрел хихикнул, от души забавляясь происходящим и предвкушая, как будет пересказывать все услышанное приятелям.
Тартунг разлил по чашам сортовое пиво и по знаку Эвриха сгреб кучку серебряных монет, высыпанных Гитаго на крышку короба из объемистого кошеля.
- Итак, сколько ты желаешь за рабыню, бежавшую от своего законного хозяина? - спросил Йокиат, начавший взирать на ушлого лекаря-арранта с невольным уважением.
- Сто цвангов, - не моргнув глазом сказал Эврих и по тому, как перекосило Гитаго, понял, что не продешевил.
- Нет, так дела не делаются! - нахмурился узколицый Амрел. - Если хочешь её продать, назови приемлемую цену.
- А кто сказал, что я хочу её продать? - удивился аррант. - По-моему, напротив, я всеми силами стараюсь дать вам понять, что не желаю этого делать. Хотя... - Он изобразил внутреннее колебание. - Я мог бы, пожалуй, на неё сыграть.
- Ну естественно! - расхохотался не в силах более сдерживаться Обрел. - Я бы на твоем месте тоже предпочел играть!
- В какую игру? - тихо поинтересовался Хайваш, почитавший себя, похоже, непревзойденнейшим хитрецом.
- Да все равно, - легкомысленно махнул рукой Эврих, с разгону влетая в расставленную ему ловушку. - Лишь бы ставка была достаточно высока.
- Например, триста дакков? - предложил Йокиат, догадавшийся, куда клонит его приятель. - В любую игру?
- Почему бы и нет? - Аррант упорно не обращал внимания на знаки, которые подавали ему Джинлык и Обрел. - Я сыграю в любую игру, но только раз, без отыгрыша. И с условием: если выиграю, Гитаго и все прочие оставят меня в покое и не будут зариться на мою рабыню.
- Раз уж ты столь любезен, что оставил выбор игры на мое усмотрение, то я выбираю читимач! - торжествующе провозгласил Гитаго.
- Но это ведь не кости... - растерялся недоумок-аррант, взявшийся тягаться в хитрости с теми, кто ею жил, с неё кормился.
- Это замечательная игра. А о костях, насколько я помню, разговор и не шел? - обратился к товарищам за поддержкой Йокиат.
- Нет-нет, мы говорили о любой игре! - дружно подтвердили Хайваш, Амрел и чувствовавший уже себя победителем Гитаго.
- Что ж, поглядим, что это за читимач... - недовольно протянул Эврих. - Но сегодня-то мы играть не будем? Завтра, со свежей головой...
- Приходи в полдень в мой... э-э-э... шатер, - ласково улыбнулся Гитаго, поднимаясь с циновки.
Церемонно раскланявшись с аррантом, купцы один за другим покинули шатер, а Обрел с Джинлыком, успевшим позабыть, что шел он сюда, дабы получить причитавшийся ему брусок соли, бросились втолковывать Эвриху, какую чудовищную ошибку тот совершил, согласившись играть в игру, о которой не имеет ни малейшего представления. Неужели он полагает, что сможет научиться играть в неё за одну ночь? Да ведь это самая умная игра на свете, в которой участвуют тридцать две фигуры, и выиграть в неё ему не поможет даже Белгони, ибо побеждает в ней не удачливый, а умелый...
- Полно вам кудахтать, почтенные! - со свойственной ему непосредственностью прервал Тартунг сердобольных приятелей арранта. - Эврих в "Мраморном логове" обыгрывал в читимач самого Малаи, а с тем не удавалось справиться даже Газахлару. Господин мой любит прикидываться простачком, но, когда надобно, умеет проявлять умопомрачительную изворотливость, так что Афарге нечего бояться предстоящей игры, - добавил он специально для виновницы всех Эвриховых тревог, затравленно зыркавшей по сторонам огромными глазищами из самого дальнего и темного угла.
"Когда голодные буйволицы перестают давать молоко, ранталуки продают их озерникам за бесценок, дабы купить немного проса или рыбы. Любопытно было бы выяснить, почему они не режут и не едят свой скот? Вероятно, с этим связаны какие-то табу, но пока мне не удалось разузнать о них". Эврих отложил самописку, считая квакающие крики геккона - ящерицы размером с ладонь, со смешно загнутым в спираль хвостом, легко бегающей не только по отвесным стенам, но и по потолкам. Непарное число криков, по утверждению озерников, предвещало беду, четное же сулило удачу.
- Семнадцать? Или восемнадцать?.. - пробормотал аррант. Глаза слипались, и он решительно не мог припомнить, что же ещё ему надлежало записать, пока сон окончательно не сморил его.
- Ну чего ты глаза себе портишь? Все пишешь-пишешь невесть что, будто это и впрямь кому-то надо! Добро бы твои писания продать можно было, а так самая что ни на есть пустая трата времени и самоистязание! - проворчал Тартунг, ворочаясь под тонким одеялом верблюжьей шерсти.
- Спи себе, не ворчи.
"Ранталуки берут кровь у коз и овец, делая надрез чуть ниже глаза, а не из шейной вены, как у буйволов, утверждая, что эта кровь вкуснее. Они имеют некий порошок, изготовляемый из молотых плодов киканы, который, будучи втерт в ранку, не дает крови останавливаться. Любимое питье здешних кочевников - смешанное со свежей кровью пиво или же молоко. Давеча я видел, как они сушат молоко, налив тонкий слой его на расстеленную под солнцем кожу. Полученный порошок кочевники разводят и пьют. Точно так же они высушивают кровь. Говорят, из смеси сушеного молока и крови получаются на редкость питательные лепешки..."
- Вот ведь неугомонный! - снова заворчал Тартунг, которому после пережитых волнений никак не удавалось заснуть. - Ну объясни ты мне, зачем мучаешься? Я ещё понимаю, ежели ты задаешь вопросы и суешь нос, куда не следует, дабы удовлетворить свое любопытство, но зачем все это записывать?
Эврих потер слипающиеся глаза и решил, что на сегодня и в самом деле довольно.
- Помнится, как-то в храме Неизъяснимого Мбо Мбелек я уже говорил, что людей разъединяют не столько моря и пустыни, сколько непонимание. И знание привычек, обычаев, образа жизни может послужить связующим мостиком между ними, - сказал он, укладывая по пеналам письменные принадлежности. - Кроме того, большинство людей привыкли делать только то, что необходимо в данный момент. И предпочитают выполнять ту работу, которая всем видна и может быть оценена немедленно. Но среди них всегда находились и те, кто работал на будущее: составлял карты земель и морей, атласы звездного неба и календари. Кто изучал законы геометрии, свойства камней и руд, писал путевые заметки и лекарские трактаты. То есть занимался тем, что на первый взгляд может показаться скучным и никому не нужным делом. Но в действительности они сеяли те самые зерна, которые, взойдя, давали урожай сам-сто.
Эврих кашлянул и, устыдившись того, что речь его здорово смахивает на самовосхваление, закончил:
- Большая часть моих трудов окажется, может статься, пустой породой и уйдет в отвал, но какие-то крупицы, я надеюсь, пригодятся тем, кто их прочтет. А теперь давай-ка, братец, спать, ибо новый день принесет нам вместе с новыми радостями новые заботы.
Несколько мгновений он стоял неподвижно, мысленно продолжая спор с Тартунгом или, лучше сказать, с самим собой. Спор, начатый ещё во время его первого путешествия в Мономатану. Уже тогда, после знакомства с Хономером и Агеробарбом, у него возникли сомнения в пользе новых открытий, которые, подобно хуб-кубаве, могут быть использованы людьми как во благо своим ближним, так и во вред им. Причем не надобно иметь ума палату, чтобы понять: если уж из лечебной травы можно сделать отраву, то любое изобретение, любое новшество злокозненный ум сумеет превратить в оружие, поставить себе на службу. Учитывая это, часть своих заметок он вел тайнописью, и тем не менее все чаще и чаще его посещала мысль о том, что знание не есть благо. Во всяком случае, не будет им до тех пор, пока нравы людей не изменятся к лучшему. И, очень может быть, ему надлежит, последовав совету Тартунга, вообще прекратить вести путевые заметки. Желание понять устройство мира, разгадать его малые и большие секреты самому - это одно, сделать же их достоянием многих - совсем иное...