- Уходи, я не желаю видеть тебя! - прошептала Ильяс, стискивая его пальцы и охватывая левой рукой за талию. Ей незачем осложнять себе жизнь связью с этим чудным чужаком, подумала она, но губы их уже слились. И тотчас все мысли унеслись прочь, исчез пронизанный серебристым светом город и весь сотрясаемый неурядицами и раздорами, клокочущий от ярости, корчащийся от тоски по несбывшимся мечтам, боли и ненависти мир...
Ильяс не верила в любовь. Во всяком случае, в любовь такую же сильную, как ненависть. Вера в неё могла причинить боль, и ничего больше. Детская очарованность и восхищение, расположение, духовное родство, привязанность и телесное влечение - дело иное, но любовь... Даже если подобное чувство - густо замешенное на желании обладания, ревности-зависти и боязни одиночества - существовало, она не хотела бы его испытать. В юности она уже переболела чем-то похожим и повторения этого боялась как огня. Оказывавшиеся время от времени на её ложе мужчины делали свое дело и, кто раньше, кто позже, уходили из жизни Ильяс. Одни гибли в бою, другие, желавшие стать предводителями гушкаваров, либо, вовремя сообразив, что здесь им не обломится, отправлялись сколачивать собственные шайки, либо вступали в тайную или открытую схватку с Аль-Чориль и Тарагатой.
Чувство, испытываемое ею к арранту, встревожило и напугало Ильяс. Догадываясь, к чему оно может привести, ежели дать ему расцвесть пышным цветом, она стала сторониться Эвриха, использовав в качестве щита подозрительность и недоверчивость. До поры до времени это помогало, хотя Ильяс не особенно обольщалась относительно действенности выбранного средства, оказавшегося и впрямь слишком слабым противоядием от колдовского обаяния арранта. О, если бы только он не был ей столь необходим!..
Вынырнув из сладкого омута, Ильяс оттолкнула Эвриха, потом вновь привлекла к себе и теперь уже сама впилась губами в его рот, вцепилась пальцами в плечи, позволяя ему ласкать свои напряженные груди и гладить живот. Она сознавала, что через несколько мгновений должна будет оторваться от арранта и прогнать его прочь. Она не желала давать волю своим чувствам. Ни к чему хорошему это не приведет, она и так уже слишком зависит от зеленоглазого чужеземца: Но эти несколько мгновений... ещё несколько мгновений, она могла себе позволить упиваться его запахом, ощущением сильных рук на своем жаждущем ласки теле, нежных, жадных, настойчивых губ и жгущего, жалящего языка...
- Ну хватит! Довольно! Отпусти меня! - чужим, охрипшим голосом потребовала Ильяс, отпихивая от себя Эвриха и чувствуя: ещё чуть-чуть, и она отдастся ему полностью и без остатка. Еще днем она и помыслить об этом не могла, а ныне... О, как она хотела его! Но стоит поддаться этому чувству, уступить внезапной слабости, и, забыв гордость и напускную неприступность, она готова будет предлагать себя, навязывать проклятому арранту, зависеть от которого ни в коем случае не должна! Он явно имеет на неё какие-то виды, этот хитрый сердцеед и соблазнитель, но она не уступит, не даст скрутить себя недугу, именуемому лживыми, сладкоголосыми поэтами и чохышами любовью!
Отступив на шаг, Эврих смотрел на Ильяс с сожалением и любопытством. Похоже, он догадывался о том, что творится в её душе, и понимание это, сострадание, на которое тот не имел никакого права, окончательно доконали предводительницу гушкаваров.
- Уходи! Уходи отсюда немедленно! - с визгливыми, несвойственными ей нотками в голосе выкрикнула Ильяс. - Видеть тебя не могу! Прочь с глаз моих, ты... Ты!.. - Молодая женщина задохнулась, не зная, как обозвать, в чем обвинить арранта, сделавшего именно то, о чем она, сама о том не подозревая, мечтала.
- Не думаю, что ты сама веришь тому, что говоришь, - мягко промолвил Эврих. - Но коль скоро ты требуешь, чтобы я ушел, изволь.
- Уходи! И если тебе так уж надо, ступай хоть в "Мраморное логово"! Я отменю приказ, тебя выпустят! - крикнула ему вслед Ильяс, ненавидя Эвриха как за мучительно-сладостные поцелуи, так и за то, что он послушно уходит, оставляя её одну.
- О, Нгура, защити меня от невыносимого арранта и от себя самой! - взмолилась она, опускаясь на колени и устремляя взор к ярко сиявшему диску луны. - Зачем мне это? К чему? Да ещё так не вовремя!..
С ужасом, стыдом и досадой она чувствовала, как тело её ломит от неудовлетворенного желания. Груди налились и набухли в ожидании ласковых прикосновений Эвриха. Закрыв глаза, она ощутила, как сначала пальцы его, а затем губы прижимаются к тугим соскам, как предательски подрагивает живот и жар и слабость волнами разливаются по телу. Как же она допустила, чтобы чувства её вырвались наружу, как позволила себе сорваться? Что же это за напасть такая, за какие грехи свела её судьба с невозможным, неотразимым, душу ей выворачивающим наизнанку аррантом?..
Не скоро и с великим трудом обрела Ильяс надлежащее спокойствие и подивилась, что мир вокруг ничуть не изменился. Призрачные блики по-прежнему вспыхивали на гребнях бьющихся о пирсы волн. Воды Гвадиары походили на поток густой черной смолы, в приречных кварталах не было видно ни огонька, зато башни и купола императорского дворца сияли так, будто выкованы из чистого серебра. И где-то в глубине этого дивного, словно светящегося изнутри здания скрывался Кешо, о мести которому она думала денно и нощно, позволив себе забыть лишь на несколько мгновений, нежданно-негаданно оказавшись в объятиях Эвриха.
Сняв с огня котелок, Афарга разлила кипящую воду по горшочкам, в которых лежали корешки, листья и целебные травы. Вновь наполнила котелок водой, бросила туда заранее отмеренную порцию корней семицветника и соцветий овечьих копыток, подвесила над очагом и, сев за низкий столик, продолжила измельчать оставленные ей Эврихом семена, кору и пальмовую смолку.
Девушке нравилось приготовлять лекарственные смеси и составы - большинство составляющих приятно пахло, радостно было видеть, что они приносят облегчение недужным, к тому же Эврих не только подробно объяснял ей действие отваров и настоев, но и позволял читать любые заинтересовавшие её манускрипты. Пока он не поручал ей ничего сложного, поскольку самая простая мазь для ожогов состояла из восемнадцати компонентов, взятых в строго определенных пропорциях, и изготовление её требовало определенных навыков. Афарга занималась в основном подготовкой нужных составляющих, хотя и не сомневалась, что справилась бы и с более трудными заданиями, которые аррант оставлял Тартунгу, приобретшему уже некоторый опыт, помогая ему в изготовлении всевозможных порошков, мазей и микстур.
Она, впрочем, и не рвалась особенно к постижению лекарского искусства. Оказавшись снова в Мванааке, девушка все чаще стала вспоминать жизнь у Калиуба, и ею все больше овладевало желание восстановить свои колдовские способности. Ночами ей снилось, что она вновь обретает дар зажигать воду, вызывать ветер, управлять полетом птиц, зазывать рыбу в сети. Но чем упоительнее были сны, тем горшее разочарование испытывала она при пробуждении. Афарга готова была грызть себе локти от бессильной ярости и ненависти к колдуну, лишившему её наследства одиннадцати поколений Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами. Причем теперь ей начало казаться, что Калиуб не отнял у неё дар, не истратил его - он попросту не успел этого сделать, - а только каким-то образом пригасил. Если это так, то, вероятно, от неё одной зависело, сумеет ли она вернуть его или же навсегда уподобится птице с подрезанными крыльями. Попав в рабство к Гитаго, а потом к ранталукам, она словно погрузилась в спячку и не задумывалась о будущем, теперь же мысль о возвращении дара преследовала её постоянно. Обрести его значило прозреть, вновь почувствовать себя человеком, вернуться к полноценной жизни и, быть может, заполучить Эвриха, продолжавшего относиться к ней как к несчастному, изобиженному ребенку. Несмотря на все её старания привлечь внимание арранта, тот не мог разглядеть в ней женщину, и порой это доводило Афаргу до исступления. Ей хотелось вцепиться ему ногтями в лицо, перебить посуду, изорвать ширмы и циновки, изломать окружающие предметы...