Вид этого ошейника на мгновение отрезвил арранта, заставил вспомнить звон множества колоколец, вырезанных из поющего дерева. Почувствовав в происходящем какую-то неправильность, он ужаснулся своему необъяснимому порыву и, боясь совершить какую-нибудь непоправимую ошибку, устремился к двери. Плохо понимая, что делает, распахнул её и ринулся по коридору. Взлетел по скрипучим ступеням, выбежал в один из проходных двориков, взбежал по открытой леснице на следующий уровень "Дома Шайала"...
Не разбирая дороги, Эврих несся куда глаза глядят, сознавая лишь, что должен некоторое время побыть в одиночестве, дабы уяснить, что же с ним происходит. Слишком часто ему случалось, поддаваясь эмоциям, совершать поступки, в которых потом приходилось раскаиваться, и несколько мгновений назад он, кажется, немеревался сотворить очередную глупость. А может статься, и гадость. Хотя женщин он вроде бы никогда не обижал, и даже в случае с Памелой был, если разобраться, не столь уж виноват.
Что бы ни болтали о нем злые языки, он никогда никого не пытался соблазнить, по крайней мере сознательно. Не нарушал клятв, ибо попросту не давал их, а ежели и врал возлюбленным под влиянием момента, то исключительно желая доставить им удовольствие и - что служило лучшим для него оправданием! - сам верил собственной лжи. И вообще, можно ли считать ложью сказанные женщине комплименты? Ведь называя Хатиаль, Узитави, Алиар или Кари очаровательными, замечательными или прекраснейшими, он ничуть не лукавил, на тот момент они в самом деле были для него лучшими в мире, и он любил их больше всего на свете...
Вспомнив покрытое с ног до головы татуировкой тело Узитави, казавшейся из-за этого облаченной в какой-то диковинный облегающий наряд, он вновь ощутил странное, противоестественное возбуждение. Что же это за напасть такая? Почему он нынче ни о чем, кроме женщин, думать не может?
Тщетно пытаясь отогнать от себя образы прежних возлюбленных, Эврих миновал последние ступени лестницы и, оглядевшись по сторонам, понял, что, сам того не заметив, забрался на вершину "Дома Шайала". Набрал полную грудь влажного, густого, словно сироп, воздуха и с облегчением почувствовал, как унимается колотившая его дрожь.
Вскинув голову, он уставился на угрюмые, полные влаги тучи. Пасмурный день готовился уступить место грозовой ночи. Тишина, словно тяжелое, душное одеяло, накрыла город, и лишь временами порывы дувшего с утра северного ветра доносили со стороны моря отдаленные раскаты грома. Туман, сутки висевший над столицей, осел, сполз к реке и теперь клубился и пенился над Гвадиарой и кварталами бедноты. Сумерки сгущались, ещё немного, и мглистый, хмурый свет, столь не похожий на красочные закаты погожих дней, окончательно угаснет.
Эврих попытался припомнить, что же он собирался записать о находящемся неподалеку от столицы острове прокаженных, но мысли разбегались, как вспугнутые светом свечи тараканы. Эти низкие тучи и косые струи дождя вдалеке напомнили ему Вечную Степь, Алиар, Кари и Тайтэки. Бесприютные солончаки, некое подобие пещеры под поваленным на краю распадка дубом, вкус губ и сладостное ощущение трущихся друг о друга языков. Ну разве могло ему прийти в голову, что колючая, вечно недовольная им Кари, похожая на подростка, жаждущего продемонстрировать всему свету свою самость и независимость, ждет от него только слова и ласкового прикосновения, дабы превратиться в чуткую и неутомимую любовницу?..
- О Боги, почему же я вспоминаю не её бесстрашие и самоотверженность, а только запах, вкус и трепетание тела? - в растерянности и гневе на самого себя прошептал Эврих, стискивая руками голову и чувствуя, как неведомая сила снова и снова заставляет его мысли возвращаться в прежнее русло.
- Кому это веселая пирушка прискучила? - раздался неожиданно из-за спины арранта голос Ильяс. - Вай-ваг! Я думала, ты отсыпаться пошел, а у тебя хмеля-то ни в одном глазу!
- Не думал, что ты нынче сюда придешь. Извини, коли помешал, - хмуро промолвил Эврих и двинулся к лестнице. Вот уж верно говорят: беда к беде липнет! Присутствия здесь Ильяс ему, в нынешнем его состоянии, только и не хватает!
- Я не собираюсь тебя гнать. Ты мне ничуть не мешаешь и оказался тут очень кстати, поскольку я собиралась предупредить тебя: мы с Тарагатой решили все же схватить парочку здешних колдунов. От саккаремца твоего ни слуху ни духу, да и Эпиар, похоже, рано похвалялся, будто сумеет заручиться помощью одного из тюремщиков.
- Тебе известно, что я по этому поводу думаю, - безучастно пожал плечами аррант. - Сильные маги не позволят себя пленить или разнесут "Дом Шайала" в щепы. Слабые же вряд ли сумеют нам помочь. Если бы твой сын пропал день-два назад - дело иное, а так... Но сонное зелье у меня, как я и говорил, всегда под рукой. Гляди-ка, докатилась-таки наконец и до нас гроза!
Очередной порыв ветра принес первые капли, и Эврих обрадовался, что у него появился повод уйти. Ему не хотелось оставаться наедине с Ильяс. Он опять ощутил поднимавшееся из глубин его существа вожделение, и на этот раз оно было ещё более сильным, чем влечение к Афарге. Хуже того, чувства, которые он испытывал, были ему несвойственны и незнакомы. Никогда прежде у него не возникало желания стиснуть женщину так, чтобы она закричала, целовать грубо, причиняя боль, вломиться в её плоть, сминая и плюща плавящееся от пота тело... Любовное слияние всегда было для него своего рода священнодействием, что естественно вытекало из почитания аррантами прекрасного, в каких бы формах оно ни проявлялось. Это было не только услаждение любимой и себя самого, но и служение Прекраснейшей, при котором грубость и боль были немыслимы, невозможны. Впрочем, нет, ему доводилось испытывать наслаждение, переходящее в боль, и, может быть, именно это воспоминание...
- Постой. Мне бы не хотелось думать, что мой приход заставил тебя уйти... Каждому бывает необходимо побыть иногда в одиночестве... - начала Ильяс, но кончить фразу ей так и не удалось. Прямо над их головами ослепительно вспыхнула бело-голубая молния и оглушительно прогрохотал гром.
Ильяс с Эврихом бросились к ведущему на кровлю люку и едва успели ступить на лестницу и надвинуть прикрывавшую её в непогоду дощатую крышку, как по ней гулко застучали тугие струи дождя. Ливень обрушился на "Дом Шайала" внезапно, несмотря на то что его ждали весь день, и первые мгновения аррант с женщиной, замерев, едва ли не с благоговением вслушивались в тяжкий громовой грохот, барабанную дробь дождя, всхлипы и бульканье воды над головами. А потом Эврих привлек к себе Ильяс, безошибочно отыскав в темноте, и стиснул так, что она вскрикнула. И тотчас ощутил, как руки её охватили его затылок, пахнущее пальмовым вином дыхание обожгло лицо, а упругие губы приоткрылись навстречу его губам.
Оба они неистово хотели одного и того же, и благословенная темнота избавила их от смущения, а раскаты грома и шум ливня сделали ненужными слова, которые - увы и ax! - чаще отталкивают людей, чем привлекают в объятия друг друга. На этот раз Эврих, быть может впервые в жизни, был груб и нетерпелив, но это не смутило и не разочаровало Ильяс. Напротив, убедило в том, что чудной чужеземец и впрямь желает её всей душой. Его бурное дыхание, жадные губы и требовательные прикосновения не только воспламеняли её, но и доказывали искренность чувств. Поведи себя хитроумный аррант иначе, она непременно заподозрила бы его в неких коварных умыслах, но язык тел зачастую оказывается красноречивее и честнее самого искусного и правдолюбивого оратора...
Неистовство разразившейся над Городом Тысячи Храмов грозы в полной мере передалось Эвриху с Ильяс, и все же они нашли в себе силы оторваться друг от друга после того, как оступившийся аррант едва не покатился кубарем по крутой лестнице, увлекая за собой подругу, которую не выпустил бы из рук даже на пороге смерти.
- Пойдем... поищем уголок поукромнее... - прерывающимся голосом прошептала Ильяс.
Ухватив Эвриха за руку, она потащила его за собой вниз по лестнице, по темным извилистым коридорам, мимо комнат, из-за дверей которых вырывались лучики тусклого света и приглушенные голоса отходящих ко сну гушкаваров. "Дом Шайала" и при свете-то напоминал арранту головоломку - место, где ничего не стоило заблудиться, а уж во тьме он вскоре и вовсе перестал понимать, куда влечет его предводительница разбойников. Но вот Ильяс распахнула какую-то узкую дверь, они протиснулись в пахнущую пылью и мешковиной каморку, и Эврих ощутил под ногами плотно набитые мешки. Мельком подумал, что они очутились на складе зерна, и, опустившись на мешки, дернул Ильяс за руку, опрокидывая на себя...