Выбрать главу

- Вот же стерва! - прошептал палач ставшими вдруг непослушными губами и громко взвизгнул: - Водой её отливай! Чего уставился?!

Помощник палача сломя голову бросился к бадье с водой.

Император любил неожиданности. И, догадываясь, что развлекавшие его порой случайности происходят не сами по себе, виду не подавал. Амаша же иногда даже десяток цвангов подкидывал "за любопытное зрелище". Но если девчонка и впрямь убилась, дела его плохи.

Окаченная водой из бадьи, приготовленной специально для приведения пытаемых в чувство, девчонка зашевелилась, застонала, и палач коснулся её ягодицы новым раскаленным прутом.

Шипение, запах горелого мяса, отчаянный, режущий уши вопль.

Палачу не нравилась его работа. Точнее, не нравилось то, чем заставлял его заниматься Кешо. Одно дело - выбить из обвиняемого нужные сведения - равных ему в этом умении не было, и он заслуженно гордился своим мастерством, - и совсем иное - устраивать из человеческих страданий зрелище для единственного, но взыскательного зрителя. Порой в голову палача приходила крамольная мысль, что Кешо надобно было самому стать катом, а не императором. Подумать только: наслаждаться мучениями собственной наложницы, вся вина которой состояла в том, что была она дурой, как все бабы, и любила собирать всякие драгоценные безделушки. Но была она при этом ещё и на редкость живуча, а это внушало палачу уважение - с хорошим материалом и работать приятно, не то что со всяким трухлявым отребьем, которое, чуть тронь, уже на свидание с Великим Духом спешит.

Именно симпатией палача к пленнице объяснялось то, что он не остановил Хайтай, когда та, встав на карачки, устремилась к креслу императора, пачкая каменный пол кровавыми следами.

- Ты!.. Как можешь ты позволять им!.. - Голос её прервался. Амаша знаком велел палачу продолжать свою работу, но тот сделал вид, что не заметил его жеста. И теперь уже дело было не только в жалости, но и в том, что временами он понимал императора лучше, чем начальник тайного сыска.

- Убей меня сам!.. Пытай сам, но не позволяй им... Ведь я любила тебя!.. Готова была отдать за тебя по капле всю свою кровь...

Помощник палача, желая выслужиться перед Душегубом, подскочил к Хайтай и сноровисто ударил её ногой под дых. Девушка всхлипнула и скрючилась в позе зародыша. Помощник палача ударил её ещё раз, схватил за волосы и потащил прочь от императорского кресла.

- Погоди, - тихо велел Кешо. - Я хочу послушать, что она ещё скажет. Ну, говори.

"Молчи!" - мысленно приказал палач бывшей наложнице императора, и та, словно услышав его, не издала больше ни звука. Закрыла связанными руками лицо, свернулась в клубок и оцепенела.

- Дрянь. Глупая, никчемная дрянь, - пробормотал Кешо. - Вот и всегда она так: орет, когда надобно молчать, и ни гугу, когда следует говорить. - Он сделал паузу и хмуро закончил: - Что ж, так тому и быть. Пусть молчит и впредь. Я оставляю ей её никчемную жизнь. Палач, вырви ей язык и выкинь на улицу. Вышла из грязи, пусть в грязь и вернется. Это мой дар горожанам, нуждающимся в хорошо обученных шлюхах.

- Сегодня ты великодушен, - с ухмылкой заметил Амаша. - Неужто слова этой девки о любви...

- Заткнись! - коротко бросил император, поднимаясь из кресла. - Работает ли твой колдун с перстнем? Устрой ему прогулку по здешним камерам, быть может, это взбодрит его. А ежели и тогда он не отыщет логово Ильяс, отправь неумеху на площадь Отрубленных голов.

- Будет исполнено.

Подождав, пока император с Душегубом покинут пыточную, палач отвесил своему не в меру шустрому помощнику оплеуху и беззлобно проворчал:

- Не умничай. Не почитай всех дурее себя. Он обернулся ко второму помощнику:

- Готовь инструменты. Помнишь, о чем я в тот раз толковал? Языки резать - это тебе не водку жрать. Хотя и там малость сноровки требуется, чтобы с ног до головы себя не облевать.

Глава восьмая.

Наследник престола

Все не может быть так хорошо, как хотелось бы, - пробормотал Тартунг, когда ведомый Афаргой отряд свернул на улицу Оракулов. Будь его воля, юноша предпочел бы действовать более скрытно, однако Ильяс нынче, похоже, вожжа попала под хвост, и спорить с ней было совершенно бесполезно. Уж если она не пожелала слушать Эвриха, значит, либо терпение её окончательно иссякло, либо получила она сведения, заставившие её позабыть о благоразумии. Это ж надо додуматься: поджечь расположенные у речного порта склады с зерном, дабы отвлечь внимание городских стражников! И после этого она ещё смеет критиковать и поносить Кешо!

Помимо того что сопровождавший Афаргу, Эвриха и Аль-Чориль отряд гушкаваров привлекал к себе излишнее внимание - Тартунг готов был поклясться, что взгляды, коими провожали их горожане, не являются плодом его разыгравшегося воображения, - юноше не давал покоя приснившийся ему давеча сон. Огромная, похожая на удава змея, выползшая из Эврихова сундука, безусловно, предвещала большие неприятности, с чем согласился бы всякий увидевший её. С омерзительной злорадной ухмылкой, с гранеными, выпученными, сетчатыми глазами стрекозы, маленькими ручками с когтистыми, скрюченными пальцами и огромными, блестящими от яда клыками, она до сих пор стояла перед его внутренним взором, заставляя ежиться и вздрагивать.

"Мир стоит на четырех столпах, - изрекла кошмарная гадина свистящим шепотом. - Он зиждется на знаниях мудрого, молитвах праведного и доблести смелого. Но дорого ли все они будут стоить без четвертого - правителя, который умеет править?" С ужасающей грацией чудище свернулось в кольцо, подняло голову и бросилось на Тартунга. Боль от укуса была настолько явственной, что, проснувшись, юноша кинулся к сумке Эвриха и, извлеча из неё бронзовое зеркальце, принялся осматривать грудь в полной уверенности, что обнаружит следы от клыков, хотя на ощупь их и не обнаружил. Не увидел он, понятное дело, несуществующей раны и при помощи зеркала, но душевного спокойствия это ему не вернуло.

Смысл сказанного перепугавшей его до полусмерти твари был неясен. То есть смысл изречения, слышанного им некогда от Эвриха, был очевиден, однако в устах змеи сформулированная неким мудрецом истина прозвучала грозным предупреждением. Понять бы еще, о чем предупреждало, от чего предостерегало его посланное Великим Духом видение? И было ли оно в самом деле послано Отцом Богов или Наамом? Или причина кошмара крылась в плохом пищеварении, жаре или духоте в комнате?

Сам-то юноша не сомневался, что явление этой твари было не к добру, и незамедлил предупредить об этом Эвриха. Но ничуть не был удивлен или обижен тем, что аррант не стал пересказывать содержание его сна Аль-Чориль. После того как Афарга, в очередной раз поколдовав над коралловой бусиной, возвестила, что след Ульчи, а вернее, Мутамак следует искать на улице Оракулов, предводительницу гушкаваров охватило небывалое возбуждение, и даже Тарагата в её присутствии предпочитала помалкивать. И если уж приведенные аррантом доводы не убедили разбойницу в необходимости действовать тайно, скрытно и крайне осмотрительно, то над привидевшимся Тартунгу сном она бы в лучшем случае расхохоталась, а в худшем усмотрела бы в продолжавшихся попытках отговорить её от немедленного похода на улицу Оракулов злой умысел. Так что юноше оставалось только стиснуть зубы и последовать примеру Эвриха, с величайшим спокойствием изрекшего: "Хвост голове не указ" - и принявшегося натирать лицо и руки особым способом приготовленным ореховым соком. Тартунгу, впрочем, как и остальным гушкаварам, для изменения внешности вполне хватило жира, сажи, воска и кусочков цветной глины.

В лицо-то их, может, и не узнали бы, но две дюжины наряженных мелкими торговцами молодчиков, целеустремленно шагавших по улицам столицы, неизбежно должны были привлечь к себе внимание горожан, и в конце концов даже Аль-Чориль пришлось это признать. На подходе к улице Оракулов они разделились на три группы, и Тартунг, как это ни печально, оказался во второй. И потому не разглядел, совершала ли Афарга ещё какие-то магические действия, прежде чем остановиться перед рослой, толстой гадалкой, волосы которой, словно жгутом, были перехвачены на затылке живой коброй.