— Что ж не прогнала? — Полицейский с ухмылкой кивнул на перепачканный джип. — Без дождя я бы за полтора часа доехал.
Он видел, что Григорий действительно верит в то, что говорит.
— А ты, Степан Васильевич, если интересно, по полям нашим прокатись, — предложил однорукий. — Или по пастбищам…
— А что на полях? — насторожился капитан.
— Там воды такой нет, мимо тучи идут.
— Пелагея ими правит?
— Угу.
— Дела…
Полицейский налил себе еще кофе и, сделав большой глоток, блаженно зажмурился.
В том, что в глухой деревушке есть своя колдунья, не было ничего странного. Если уж в городских газетах постоянно натыкаешься на предложения: «Порча, сниму 100 %», то здесь, среди тайги, как говорится, сам бог велел. Другое дело, и в этом Степан был убежден, в этих деревенских бабках действительно что-то есть. Тайна какая-то. Сила. Во всяком случае, лет десять назад такая вот Пелагея зубы ему заговорила. Да так заговорила, что до сих пор капитан не ведал дороги в кабинет стоматолога.
Ситуация вырисовывалась ясная. Устойчивая репутация сыграла со старухой злую шутку — как только возникла проблема, во всем обвинили ее. Надо успокоить мужиков, не допустить самосуда и выяснить…
— А от чего коровы сдохли?
— Ветеринар приезжал, — нехотя протянул Григорий. — Сказал, от разрыва сердца. Не выдержали, мол, буренки, тяжкой своей жизни.
— То есть все в порядке? В смысле, никакого криминала?
— Все знают, что коров сгубила Пелагея, — глухо повторил однорукий. — Некому больше.
— А с чего ей?
— Она с Федором поругалась. Внук ее с браконьерами городскими связался, Федор его полиции сдал, вот Пелагея и взбеленилась. — Григорий прикурил от бычка следующую сигарету, аккуратно затушил окурок и убрал его в стоящую под скамейкой баночку. — Федор сначала осерчал крепко.
— Понимаю.
— Он с Пелагеей по-хорошему поговорить хотел, а она его того… Указала, в общем, дорогу на… Знает свою силу, старая. Охотников с ней разбираться никогда не было. Федор в Калиновку, к батюшке, да только тот вроде тебя оказался, грамотный. «Померли, — говорит, — коровки, значит, время их пришло». Тогда Федор на все дела плюнул и поехал в Читу. Не знаю, с кем он там говорил, но вчера вернулся с монахом каким-то, с проповедником. В общем, привез он монаха, тот собрал мужиков на «футболке», поляна это у нас за околицей, там детвора мяч гоняет, собрал и о чем-то беседовал.
— О чем?
Григорий пожал плечами.
— Только не говори, что тебя там не было.
— Ну, был, — буркнул однорукий. — Там мужиков всего пятеро было. А проповедник… — В голосе мужика скользнуло подлинное уважение. — А проповедник правильно все говорил. О Боге говорил, о вере, о том, что защищать ее надо.
— От кого?
— А ни от кого, — спокойно ответил Григорий. — Внутри себя защищать, крепким быть, соблазнам не поддаваться. Человека по делам судить, а не по словам. В общем, правильно все говорил. А сегодня с утра велел мужикам на площади собраться да остальных позвать. Ночевать у Федора остался. — Григорий опять достал баночку и скомкал в нее недокуренную сигарету. — Еще проповедник говорил, что смирение и покорность не одно и то же, что стоять на вере надо крепко и с такими же крепкими объединяться.
«Объединяться!» Слово раскаленной иглой проникло в голову полицейского, напомнив ходившие по Чите слухи о загадочной религиозной организации, чьи проповедники активно работали среди прихожан области.
— А этот монах случайно не из Союза ортодоксов? Не из Курии?
Однорукий кивнул.
— Оттуда.
— Вот дрянь! — не сдержался капитан.
Дело принимало совсем нехороший оборот: все эти религиозно-сектантские дела до смерти не нравились полицейскому. На последнем совещании в районном управлении полковник Колобков сообщил о появлении загадочного Союза ортодоксов и предупредил, чтобы приглядывали за проповедниками. Но ведь это в городе. Степан был уверен, что уж в его-то глуши о такой экзотике и слыхом не слыхивали, и вот на тебе!
— Ты же говорил, что Пелагея добро делает. Дождь от полей отводит, зубы заговаривает… Чего же мужики не образумили Федора?
— Добро мы от нее видели; — пожал плечами Григорий. — Но коров она зря сгубила. И за это наказать надо ведьму. — Он помолчал. — Силу мы ее знаем, но шалить не позволим.
— Тогда чего меня позвал? Однорукий усмехнулся.
— Потому что остудить мужиков надобно. При тебе, Степан Васильевич, они на смертоубийство не пойдут. А я не хочу, чтобы, значит, жизнь им ломать. Не стоят того коровы.
— А сам чего? Ты же здесь власть.