Голос, живой голос, он слышит голос! Радость, и не важно, какие слова голос произносит… То есть, важно! Ему же велят слушать, иначе так и оставят во тьме и тишине, наедине с ничем!
— Слушай меня, Тень! Слушай и внемли! Ты — Стурши!
Ну, да. Зачем напоминать, он и так прекрасно помнит себя? Но пусть голос говорит, что угодно, лишь бы звучал! За великое счастье — слышать живые звуки — Стурши готов терпеть любые глупости.
— Я — твой хозяин. Моя воля — твоя воля. Твоя сила — моя сила. Твой облик, разум и память — да останутся при тебе.
Стурши, не раздумывая, повторяет следом:
— Я — Стурши. Ты — мой хозяин. Твоя воля — моя воля. Моя сила — твоя сила. Мой облик, разум и память, по велению твоему, остались при мне.
Он сказал это вслух, да?
Стурши помнит нож, вспоровший его. Помнит руки, ломавшие рёбра. Странно, как после этого получается говорить? Дышать? Но вместе с собственным голосом возвращаются ощущения тела: целого, ни к чему не привязанного, только замёрзшего до одеревенения. Он свернулся клубком на чём-то жёстком, сыром, холодном, бугристом… На каменном полу первородной пещеры… Сквозь веки пробивается свет…
— Эй, Стурши! Ну ты и забрался! Я еле нашёл тебя! Просыпайся, дурень! Ещё и одежду всю где-то растерял, и светильник…
— Скундара? Ты? Какого щура?
— Вот и мне любопытно, какого! Может, я переборщил с пряностями, но не думал же, что тебя с них так развезёт, да ещё на приключения потянет! Как ты шею не свернул и не замёрз? А ну, вставай!
Стурши быстро, покорно поднимается с пола, хотя затекло у него всё. Шипит сквозь зубы, судорожно зевает, дрожит от холода. Его одежда бережно сложена в дальнем углу пещерной залы… Той самой? Ужасно похожа, только ни плоского камня-алтаря, ни чёрных зверей на потолке. Друг возится со вторым светильником, найденным возле стопки одежды, а Стурши под стук зубов ощупывает и осматривает себя. Пара свежих синяков, шишка на темени, ссадина на колене — законная добыча путешественника по диким пещерам, а более ничего. Он ведёт рукой по груди, по животу, вдавливая пальцы в кожу почти до боли. Бьётся внутри сердце, голодно урчит желудок: всё, как обычно.
— Стурши, ты чего застыл столбом? Дурман из тебя не вышел? Вот же островная кровь! Мне с марахских травок только весело стало, а тебя до сих пор корёжит. Спеть тебе, что ли, для прояснения рассудка? А ну, одевайся, и пошли отсюда!
Штаны, куртка, сапоги, пояс — всё ледяное, волглое и тяжёлое от пещерной сырости. Но одетому всё равно проще согреться. Стурши трясёт головой: слишком странные в ней бродят мысли. Лучше бы не произносить вслух того, что неудержимо рвётся на язык — но он почему-то не в силах смолчать:
— Представляешь, Скундара, что мне приснилось?
Заинтересованный взгляд и поощрительное:
— М-м-м?
— Будто ты принёс меня в жертву на древнем алтаре. Будто пещерные Тени пожрали мои потроха, а потом я принёс тебе присягу. Такое яркое наваждение, до сих пор не по себе!
Хищно блеснули в сумраке пещеры зрачки и зубы, а миг спустя — знакомый кривой нож мелькнул в руке Скундары. Показался и скрылся. Пока Стурши хлопал глазами — было, не было? — друг подошёл вплотную, взял его за плечи, уставился в лицо.
— Удивительно, что ты помнишь… И ты не смолчал, значит, ответил на мою невысказанную волю. Мне же любопытно, да… А скажи-ка мне, Стурши: было ли тебе больно?
Колдун ответил, даже не подумав, желает ли он продолжать этот бредовый разговор? Говорить ли правду?
— Нет.
— А страшно?
— Да. Мне показалось, я умер от ужаса.
— А злишься ли ты на меня? Или, может, обижен моим вероломством?
Стурши внимательно прислушался к себе и с удивлением отметил вслух:
— Нет, Скундара. Я не зол и не в обиде. Хотя должен! Если ты, правда, сделал со мной такое. Если не померещилось мне с твоих поганых травок. Я и за травки-то на тебя сердит бывал, ты же помнишь. А сейчас — нет.
— Хорошо. Очень хорошо, Стурши, — друг стиснул его плечи крепче, в зрачках полыхали грозовые огни. — А теперь забудь про жертвоприношение и присягу. Ничего такого с тобой не было. Тебя повело с марахских пряностей. Ты заплутал в пещере, уснул, чуть не замёрз, пока я разыскивал тебя, дуралея…
— Скундара, да провалиться тебе с твоей дурман-травой! Что ж меня до сих пор-то с неё так шарахает! Помню, ты сказал, пойдём отсюда. Почему мы до сих пор здесь?