— Я, — говорит Ауда, — никогда не покупаю в кредит. От шерсти я припрятала больше трех франков, а когда сбиваю масло, то тоже прячу немного, чтобы продать с детьми. Зерно я также продаю украдкой… Таким способом я имею деньги, чтобы купить себе, что хочу.
Подошла сестра Мохамеда, Фатьма, и женщины начали выражать сожаление соседке.
— Сожги немного рога барана, зарезанного к большому празднику, и всыпь золу в еду твоего мужа; он не сможет тогда отказаться от тебя. Смотри, не пробуй только сама, это мешает женщинам иметь детей.
Старуха умела колдовать.
Айша сложила руки, потом поцеловала грязную полу млафы лукавой колдуньи:
— Мать, умоляю тебя, пойдем ко мне. Мой муж уехал; приготовь рог ты сама. У меня есть два.
— Но если я сделаю это, то мне нужно будет четыре дня душить бензоем мою гурби и поставить две цельных восковых свечки Сиди-Меруану. Дай мне шесть су, тогда я пойду.
Из складок головного убора Айши шесть су перешли в угол млафы старухи, которая встала и взяла свой хаик и палку.
— В понедельник, в полдень. Главное, не забудь шерсть… — шепнула она на ухо своей дочери.
Усталый и промокший, вернулся Мохамед домой с деньгами кабилла, которые он получил в передней переводчика после подписи обязательства.
Он нашел своего сына Маммара горевшим в лихорадке на коленях Лалии.
Ауда, свободная от работ по хозяйству, ворчала со злобою:
— И всегда должна я работать! Другая никогда. Готова поспорить, что ей принесли подарки. Мне же никогда ничего!
Пораженный внезапной болезнью малютки, Мохамед повернулся к Ауде.
— Что ты ворчишь, как сука?
— Я прошу у Бога милости ко мне…
И с необычайною наглостью она начала по зернам четок высчитывать свои обиды.
— Замолчи ты, — сказала кроткая Лалия. — Разве не видишь, мальчик болен, человек устал?
— Ты, дочь змеи, ты не смеешь говорить мне ничего. Ты горда, потому что хорошо одета, гадина!
Маджуб нетерпеливо пожал плечами.
— Если бы ты была моя, — сказал он, — я выбросил бы тебя за дверь коленом под спину. А этот слишком терпелив.
В душе Мохамед очень хотел бы развязаться с Аудой, но он жалел выкупных денег и, как всегда, ограничивался тем, что побоями заставлял ее молчать.
На другой день болезнь ребенка ухудшилась. Лекарства старухи не помогли ему, и в следующую ночь он умер. Когда поднятые агонии ручки Маммара упали и сделались неподвижными, Мохамед обхватил двоими мозолистыми руками тельце сына и зарыдал от душевной боли.
Вокруг кучи тряпок, служивших постелью маленькому Маммару, женщины, сидя на корточках и царапая лицо ногтями, плакали с громкими причитаниями. Ауда, по необходимости и привычке, подражала другим, но ее черные глаза блестели злорадством.
После оплакиваний женщины взяли тело малютки, обмыли его и завернули в белый саван, узкий, как салфетка.
Маммар был похоронен на холме в каменистой почве. Молчаливый и угрюмый Мохамед собрал камни и ветки и построил из них шалаш под смоковницей, где он каждый день играл с своим сыном. Он разложил там старую циновку, несколько лохмотьев и лег. Но начиналась новая неделя. Денег недоставало; нужно было продать еще масла и меда и на деньги кабилла купить зерна. Потом нужно было сеять. Маджуб пришел в шалаш к старшему брату.
— Брат, для кого же я буду работать теперь, когда мой сын умер? — сказал Мохамед, бессильно подымаясь с постели.
— Воля Божия. Он, без сомнения, даст тебе другого сына…
В отсутствие Мохамеда, отец и братья Ауды пришли за нею, и она уехала, забрав свой скарб и даже не попрощавшись с женщинами, которые пробовали сначала удержать ее, а затем с облегчением вздохнули: «Чтоб она утонула в море, эта злюка!».
Мохамед отправился к каиду с жалобою, требуя свою жену обратно. Но старый судья посоветовал ему отказаться от нее, предсказывая ему большие неприятности, если она вернется домой. И Мохамед отказался от Ауды, водворив этим некоторое спокойствие в гурби в дни траура по маленьком Маммаре.
Потом Мохамед взялся за посев. Он ходил вдоль борозд, разбрасывая семена и с грустью думая о том, сколько трудов и пота поглотила эта твердая земля. И вот теперь она взяла еще и его единственного сына, его маленького Маммара, который, как игривый ягненок, бегал за ним по этим бороздам.
Вдруг Мохамед остановился; на красной глине чуть-чуть виднелся след маленькой босой ножки.
Феллах остановил работу и присел на корточки. Новый прилив горя охватил его душу. Он бережно взял кусочек глины с отпечатком ноги, растер его в своих пальцах и завязал в угол своего покрывала. Вечером он спрятал комок земли в углу гурби, как талисман. Затем, согнув голову под игом неотвратимого мектуба, он снова стал на работу для добывания хлеба своей семье.