Тень ислама

Офицер остановил обоз и гумье выстроились лицом к иссеченному бугру, где должен был находиться невидимый враг.

Огонь открылся снова, меткий и убийственный. Гумье отвечали на выстрелы с увлечением, но их пули бесполезно терялись в скалах. Они же были видимы и расстреливаемы наверняка.

Немногие из пятидесяти гумье Джебель Амура ускользнули с раненым французским офицером из рокового ущелья.

Бу-Гафс, двоюродный брат Могаммеда, не покинул его ни на одно мгновение. Сердце номада билось от радости и волнения: наконец-то война, настоящая война, и он стрелял, как и все другие, наугад, по трусам, не смеющим показаться.

Когда Могаммед покатился на каменистую почву с пронзенною пулею грудью, гум бежал. Бу-Гафс спрыгнул на земь, схватил тело своего брата и бросил его поперек седла. Потом, вскочив на коня под градом пуль, он в галоп догнал гум.

— Собаки не посмеются над сыном Абдель-Кадера! — сказал Бу-Гафс.

И Могаммед заснул последним сном на краю дороги в Бехар, в красной земле.

* * *

Зимний вечер, черный, как сажа, спускался над Афлу. Десятка два оборванных всадников ехали крупной рысью на разбитых лошадях. Угрюмые, они едва отвечали на вопросы сбегавшихся толпами женщин, — грациозный слет многоцветных бабочек.

Анбарка, похудевшая и побледневшая, спросила жестом молчаливо проезжавшего Бу-Гафса, закутанного в большой, черный, весь в лохмотьях бурнус.

— Господь был к нему милосерден! — и Бу-Гафс продолжал свой путь, не оглянувшись даже на крик раненого животного, Анбарки. Она раздирала себе лицо, рухнув на землю перед дверью своей комнатушки, отталкивая женщин, пытавшихся утешить ее.

* * *

Анбарка, наряженная в розовые шелка и в кисею в блестках золота, под длинными покрывалами из расшитого муслина, скользит по каменным плитам и бедра ее волнуются сладострастно.

На скамейке крикливая «гайта» испускает ноту безмерной, дикой печали, поддержанную звонкими ударами бубнов. И Анбарка собирает белые монеты, просовываемые ей в губы мужчинами.

В ожидании, когда какой-нибудь спаги или бедуин позовет ее на ночь любви, она возвращается на свою скамейку. Но глаз ее пасмурен, на губах ее нет улыбки: она помнит всегда о прекрасном Могаммеде, избранном возлюбленном, спящем там, в далеком Могриде.

ОМЫВАТЕЛЬ МЕРТВЫХ

(Песнь, спетая в палатке, между Афлу

и Тоггином, всадником Могаммедом

ульд Абд эль Кадер Бен Зианом).

Я приветствую тебя, брат с чистым сердцем.
О, последний посетитель, ты входишь в мою палатку…
Я тебе скажу, только тебе одному, всю истину.

Я прошел в дверь, в которую все пройдут:
Пастухи и ага, каиды и нищие.
Я не солгу тебе на пороге:
В доме иного мира
Оставляют позади себя лукавство.
ппп
Я верил в дружбу братьев, вскормленных тою же грудью,
В любовь детей моих, плоти от плоти моей,
Я верил в богатства под сенью широкой палатки;
Я стремился к обилию пищи
И к великолепию одеяний.

Я ценил быстроту и огонь жеребцов,
И силу руки, украшающую мужчину,
И целомудрие, венчающее чело женщины.
Но час пришел
И ангел моей смерти приблизился:
Я почил и я тебя приветствую,
О, омыватель мертвых, единственный оставшийся у меня друг!

Мое тело получит от тебя последнюю ласку,
Благодаря тебе я познаю саван,
Который станет для меня белым одеянием вечности.

Когда водворят меня в убежище могилы,
Когда сердца мусульман
Вознесут надо мной последнюю молитву,
Меня забудут вскоре, забудут мое имя,
Ибо имя мое было создано для жизни.

О, омыватель мертвых, спустя два года
Приди спросить тернии, взрастущие на моей могиле,
Чьи дружеские слезы орошают их,
Чьи рыдания зачаровывают ветер.

Они скажут тебе: дождь небес
И пение птиц, умирающих также,
Дождь небес и пение птиц
Во славу Того, кто не умирает.

Вл. Лебедев ИЗАБЕЛЛА ЭБЕРГАРД

«Имя Изабеллы Эбер гард, приобщенное к именам Флобера, Маскере и Фромантена, часто вспоминается, когда цитируют тех, кто вызывает в нас представление о Северной Африке».

Victor Barrucand

Огненным летом 1916 года, после раскаленного недвижного дня, поднимались мы вечерами на высокий холм над Ореовицей.