В тот день с утра не заладилось – была пятница, – и мать за завтраком спросила:
– Римма, какие планы на вечер?
Она ответила:
– Никаких.
– Ты запираешь себя в четырех стенах – неудивительно, что Ефим в конце концов отвернулся от тебя.
– И слава богу, – сказала Римма и хлопнула дверью.
Полумифический Ефим и не поворачивался, а был силой повернут к ней маминой подругой и его мамой Рахиль Шаевной, в результате чего они сходили вместе в кино. Инженер-конструктор из машиностроительного НИИ и врач-физкультурница, тяготящиеся собственными неясными – во всех смыслах – перспективами. Хорошо, что в кино не нужно разговаривать, и можно было разглядеть его профиль, будто исполняющий такое действие: нос нюхает верхнюю губу. Римму он не рассматривал.
Продолжилось в поликлинике: сразу убежал поставленный кофе, залил электроплитку, зачадило жареным, – естественно, ожил аппетит крыс, потому что когда она начала занятие с группой, вдруг заискрила розетка, в которую был включен проигрыватель, – ясно, не без участия крысиных зубов. Римма бросилась выдергивать вилку из розетки и получила удар током, от которого ее отбросило в сторону, и она упала на спину. Погас свет. Люди – по преимуществу женщины в возрасте и в теле – разом вскрикнули. Кто-то сказал: «Тренера убило!» И тут же завыл. Открылась дверь в темный коридор, раздался крик: «На помощь, тренера убило!»
Римма попыталась подняться, но, выставив руку для опоры, наткнулась на чей-то мягкий живот, услышала еще один вскрик, откинулась назад.
И тут над головами вспыхнула зажигалка, осветившая лицо невесть откуда взявшегося мужчины, смотрящего прямо на нее.
– Вставайте, – он протянул руку именно ей. Она поднялась, рука у него была сухая и сильная.
– Кажется, крысы проводку перегрызли, – сказала она незнакомцу. Бабы обступили их со всех сторон. Он не сразу ответил, также разглядывая ее, подсвечивая при этом.
– Крысы.
– Вы на занятия пришли? Как ваша фамилия?
– Моя фамилия Мнвинду. Пришел на работу.
– А-а. А кем вы работаете, не электриком?
– Могу. Но вам не электрик нужен. Вам я нужен.
Это было абсолютной правдой.
На следующий день он пришел уже в халате санитара на занятие в группе и, несмотря на ее бурные протесты, занял место на гимнастической скамье в углу и неотрывно наблюдал, как 45 минут оздоровительных упражнений она извивалась, гнулась и подпрыгивала. Еще через день он позвал ее из зала в коридор и показал в дальний угол коридора лечебницы: там словно большая перекрученная серая змея из тысячи крыс, посверкивая множеством вкраплений-глаз, ползла из откинутой крышки распредкоробки по стене, полу, дивану, подоконнику в приоткрытое окно – и не было этой темно-серой змее конца. Был слышен писк, ровный и звонкий перестук когтей.
– Они уходят совсем, – сказал Римме ее будущий муж и положил ей руку на плечо.
Она испытала тепло и холод. Холод восторга и тепло тошноты.
Константин Жнец.
Можешь нарисовать дождь?
Придумывание способа казни для своего обидчика в минуты боли – занятие, конечно, отвлекающее, но пока боль не слишком. Но кому желать казни? Он оказался здесь, в этом городе, в среде, с самого начала бесконечно благоприятной.
Начать с того, что, житель мегаполиса по рождению, Жнец совершенно не понимал стремления народных масс страны к остоличиванию, особенно в те годы, на которые пришлось его взросление. В конце 80-х еще недавно образцовые московские витрины пустели или заполнялись однообразными банками, например, горчицы, а улицы из-за частой, но удивительно однообразной смены вывесок напоминали воткрытую тасуемую шулером карточную колоду.
Беспокойство родителей во время поступления Жнеца в архитектурный по поводу его слабого рисунка оказалось напрасным – конкурса в тот год не было. Или, может быть, конкурс в пять человек на место никто конкурсом не считал.
Вообще, ничего прежним образом не считалось, ничего не было всерьез: главным было ниспровержение авторитетов, разгон застоявшейся крови. Герой тех дней седовласый коммунистический пастырь, разом отрекшийся от веры, которой служил всю жизнь, грудью прокладывал теперь дорогу всем нарушителям правил. Вирус декаданса, и так витающий под академическими сводами творческих вузов, поразил теперь не только студентов и студенток, но преподавателей, в том числе так называемых общих дисциплин. Преподаватель философии, например, приводил на лекции известного телеведущего-заклинателя, который молча транспортировал содержание лекций в головы студентов. На занятиях математикой огромная аудитория смотрела видеолекцию на экране небольшого телевизора. Походы в академические музеи по истории искусства заменили на созерцание живых фигур, исполняющих роли великих художников, или их персонажей, неизменно ободранных, местами заголенных, это являло собой новое неформальное искусство.