Работа состояла по преимуществу в обследовании больших пространств росписи на предмет утрат, которых было, конечно, много, в том числе крупных, заметных с пола. Но краски вообще не фигурировали в работе этой группы. Изнурительное отмывание сначала мылом и беличьими флейцами, от которой они вытирались долыса. Просушка с многократным залезанием под своды и проверкой под линзой живописного свода. Потом еще одна промывка, раствором нашатырки. Просушка. Обследование с линзой. Кое-где, ниже, где полусферы нефов переходили к стенам, на одной из сторон престола Иеговы, на изображении Луки-тельца, где краска вздувалась по центру изображения. Там Ничегов сам сверлил тонкий ход, в который шприцем закачивал клей.
Ко второй неделе Жнец заскучал, тем более что перерывы в работе были приличные, а погоды не было совсем. О красках и живописи он пытался заикнуться:
– Когда художественная работа начнется?
На что получил резкий и неожиданный ответ Ничегова:
– Художник всегда один. Первого слоя. А следующие маляры.
Этюдник пылился в углу вагончика, клуба не было, телевизора не было.
Как-то не по-летнему темным вечером, сидя в рассчитанной на два посадочных места уборной-скворечнике, проклиная сухомятку и бедность деревенских харчей, Жнец услышал, как дверь в уборную отворилась, на мгновение промелькнула чья-то фигура и устроилась по соседству, на ближнем к двери насесте. Послышался шелест одежды, звук падающей воды, мягкие шлепки где-то глубоко внизу и через мгновение – негромкий, но отчетливый голос Кати:
– Ну вот, бумагу забыла.
На что Жнец по доброте душевной откликнулся:
– Возьми, мне, кажется, не понадобится.
– Кто здесь? – испуганно шарахнулась в сторону Катя.
– Да я это, Жнец.
– Костя? Ужас! Стыдобища!
– Да ладно тебе! Все равно ничего не видно. Возьми бумагу.
– Спасибо.
В темноте их руки нашли друг друга. Жнец с удивлением заметил, что ему не было неприятно то, что происходило рядом с ним. Что это ничего не испортило в его отношении к этой девушке, что, напротив, он вдруг почувствовал, что она живая и вполне здоровая девушка, а не богобоязненная и закрытая юная старушка.
Катя вышла поспешно, и Жнец быстро поднялся.
– Катя, подожди!
Она убежала куда-то за вагончик, вдоль монастырской стены, туда, где располагался невидимый вход в Архангельский монастырь, отмеченный едва ли не единственным деревянным столбом с лампочкой во всей округе.
В вагончике Катя появилась в ту ночь под утро, когда затихло радио, смолкли негромкие разговоры на сон грядущий, легла, не раздеваясь. Костя, казалось, слышал ее дыхание, не перекрывемое даже мощным храпом Ничегова.
Вот он и стал слушать, смотреть, чувствовать – как она, что она. Идет в монастырскую баню, куда мужики пускали ее первой на свежий пар, натаскав в огромный бак воды. Поднимается на козлы под своды церкви, не мешкая из-за длинного платья. Чистит рыбу, которой угостили монахи, перекладывает ее крапивой и солью от мух. Стирает простыни и рубашки с мостков на речке Сытьва. Но главное – работа по чистке сводов: видно было, что все остальное – лишь предвкушение удовольствия от корпения над светлеющими день ото дня фресками.
– А вот это, Катя, кто рядом с Иисусом?
– А это и не Господь вовсе, ты что. Это пророк Исайя, Господь с тобой! А правее –Иеремия, тут их место.
– Ну не знаю я их брата, потому и спрашиваю.
– Вот потому и усердия в тебе нет.
– Есть во мне усердие, Катя, есть. И скоро ты в этом убедишься.
Ни тени улыбки в ответ. Мягчела она к нему только в тот момент, когда он расспрашивал у нее об особенностях стиля и техники автора росписи.
– Фон светлый, вот здесь видишь, охра на складке одежды. Она – основной тон, а более темный положен сверху. От этого весь тон плащаницы светится, видишь?
– Ну, прием-то известный!
– От них и известный.
Подобные разборы проходили к огромному удовольствию Жнеца, он снова загорелся работой и даже во времена, когда они перешли к клеям и растиранию красок, не удовлетворялся только этой работой, а ходил на этюды – то в поле, то на монастырский двор, то на речку. Замечал, что Катя радовалась, когда видела его с этюдником.
Как-то в редкий в то лето жаркий день, когда сох проклеенный в очередной раз фресковый слой, Жнец стоял на берегу речки и писал поверхность воды, красиво лежавшую в тот день из-за сильного южного ветра.