Иван Сергеевич и Владик захохотали. Владька даже ногами заколотил по дверце шкафа — он сидел на гардеробе, что-то искал там.
Генка смотрел на Владькиного отца виновато, словно извинялся за Ильку: что возьмешь с малыша…
— Папа, — отсмеявшись, начал Владик, — а здесь тоже нет клея.
— А я при чем?
— Ну, ты же убирал.
— Убирай сам. Сколько раз говорил: ставь на место.
— А на том месте твои лампы лежали.
— Отодвинул бы.
— Ну да! Начну отодвигать и шандарахну об пол.
— Я вот тебе тогда шандарахну… Что ты там дрыгаешься? Сам сейчас на пол слетишь.
— Конечно, — сказал Владик. — Потому что клей — вот он. Отойдите! — И он с грохотом прыгнул со шкафа. — Илька, забирай бумагу.
С Илькой он разговаривал так, будто они всю жизнь были знакомы. Илька, видно, тоже никакой неловкости не чувствовал. И Генка успокоился.
— Мы на крыльце будем клеить, — сказал Владик. — Папа, а ты ниток дашь?
— Куда вас денешь…
Владик с бутылкой клея шагнул к двери. Илька и Генка двинулись за ним.
— Гена! — окликнул Иван Сергеевич. — Подожди секунду. Помоги-ка шкаф отодвинуть. Владька за него мои чертежи завалил. Достать надо.
— Я завалил?! — возмутился Владик. — Они там целую неделю валяются! Дай я сам отодвину.
— Иди, иди…
Генка и Владькин отец остались вдвоем. Они легко отодвинули скрипучий гардероб от стены: видно, он не был набит имуществом до отказа. Иван Сергеевич отряхнул пыль с трубок ватманской бумаги. Потом повернулся к Генке и, глядя без обычной усмешки в глазах, спросил:
— Ну, как?
— Что? — насторожился Генка.
— Ну, вообще, — сказал Иван Сергеевич. — Как дела у вас?.. Как мой Владик?
— А что, — стесненно сказал Генка. — Все в порядке. Обыкновенно.
— Не хуже других?
— Чем он хуже… — глядя в сторону, сказал Генка. — Он даже… Вон он какого змея построил. У нас такой никто не может. И вообще он…
В этом «вообще» заключалось очень много, но говорить о таких вещах Генка не умел.
— Знаешь, Гена, — заговорил Иван Сергеевич, — эти дни он ходит такой, будто подарок получил. Хотя нет, он подаркам не очень радуется. Тут другое. Будто он чего-то хорошего ждет. Про тебя рассказывал.
— А чего про меня рассказывать… — смущенно пробормотал Генка.
— Да так… Худо ведь ему одному. А тут ты появился. Сегодня вот еще Илюшку привел. Для него это радость такая, для Владьки… Боится только.
— Чего? — удивился Генка.
— Боится. Думает, что походишь ты и бросишь.
— Что я, дорогу забуду? — грубовато сказал Генка и сам испугался своей резкости.
Но Иван Сергеевич ничего не заметил.
— Как-то не везло ему на друзей, — продолжал он. — Ребят, конечно, много было. И в школе, и у соседей. Только сторонились они его как-то, стеснялись, что ли. И жалели. Ты его не жалей.
— Его пожалеешь! — сказал Генка.
— Он этого не любит. — Иван Сергеевич забыл про чертежи. Он стоял рядом с Генкой, придерживал его за плечо. Генка не видел его лица, он не решался поднять глаза. Иван Сергеевич помолчал и повторил: — Не любит. Мы оба жалости не любим. Живем вот вдвоем, ничего… Ты его о матери не спрашивал?
— Я ни о чем не спрашивал, — быстро сказал Генка. — Он сам рассказывает, если что надо.
— Ну и ладно. Ты с ним про это не говори.
— Она умерла? — напрямик спросил Генка, чтобы наконец решить этот вопрос.
Иван Сергеевич отпустил Генкино плечо, поднял с пола и бросил на шкаф ворох ватманских трубок.
— Разные бывают люди, Гена, — глуховато сказал он. — Ушла от нас она. Еще до того, как эта беда случилась с Владькой.
— Разве… — вырвалось у Генки. — Разве Владик… не всегда так…
— Думаешь, он слепой родился? Нет. Это случай. Такая глупая история вышла. На берегу были бревна свалены кучей, и забрался под них котенок. Вот ребята и полезли выручать. И Владька. Три года было, а туда же… Ну, раскатились бревна. Кому руки-ноги поломало, а он упал и затылком о бревно… Так вот и получилось. Пока надежда была, пока по врачам его таскали, по больницам, я молчал. Потом написал ей. Она сперва письма посылала: вернусь, приеду скоро. Потом перестала. Может быть, я это зря тебе говорю. Ну ладно, это так уж… Чтобы знал. Владька об этом не скажет… Давай придвинем.
Они придвинули к стене шкаф. Иван Сергеевич отошел к окну. Генке показалось, что в его движениях сквозит умело скрытая, но большая усталость.
Генка не знал, может ли уйти. И спросить не мог: он боялся, что Владькин отец обидится.