— Ага… — откликнулся он с проснувшейся надеждой.
— Потом решишь мне задачку…
— Хоть десять!
— Примеры.
— Хоть тыщу!
— Потом я дам тебе почитать до тридцать пятой…
— У-у…
— А потом вместе будем, вслух! А ты один хотел? Хитрый…
— Ура!
На радостях он грянулся грудью о дверь и сорвал задвижку с винтов.
Отблески на паруcax
Эту книжку мы читали пять вечеров подряд.
Мы не торопились. Ждали, когда загустеют в окнах фиолетовые сумерки, и потом отправлялись в комнату к Павлику. Там, у печки, был просторный уютный угол. Наш угол. От комнаты его отгораживали спинка кровати и тумбочка.
Печка была круглая, покрытая черным блестящим железом — голландка. Казалось иногда, что это не печка совсем, а основание корабельной мачты, которая уходит вверх сквозь палубу. Где-то высоко над крышей шумят ее паруса. Шум был на самом деле: это хозяйничал в тополе ветер. Когда открывали трубу, он начинал обрадованно голосить в ней.
Мы садились на поленья у приоткрытой дверцы. Павлик брал книгу. Он становился спокойным и строгим. Он мне очень нравился в такие минуты — ненасмешливый, добрый, настоящий. Глаза Павлика делались темными, и пламя билось в них беспокойными звездочками.
Не помню, как читал Павлик: тихо или громко, с выражением или без. Среди пляшущего огня я видел, как на экране, одноногого Сильвера с крикливым попугаем, двухмачтовую «Испаньолу», опоясанный ружейными дымками форт. Головешки, рассыпаясь, стреляли, как мушкеты. Угли были, как освещенные закатом скалы острова. Юнга Джим шел по следам сокровищ и воевал с пиратами. Он оказался не таким уж размазней, каким выглядел.
Но вот вместе с пятым вечером кончилась книжка.
Честное слово, я растерялся. Я знал, что она должна кончиться, но нельзя же так сразу. Что же дальше? Не будет больше парусов, прибоя, дальних берегов?
— Хорошая книжка, — потягиваясь, сказал Павлик. — Побольше бы таких.
— Разве есть еще такие? — очень удивился я.
— Завтра принесу одну. Выпросил кое-как у Сереги. Называется «Морская тайна».
«Морская тайна» тоже была замечательной книжкой, только тонкой. Два вечера мы читали про наших моряков, которые оказались в плену на подводном японском крейсере.
А потом Павлик принес «Приключения Гулливера».
Книжка начиналась словами, похожими на строчку из песни: «Трехмачтовый бриг «Антилопа» уходил в Южный океан»…
Эту книжку мы читали пять вечеров подряд.
Мне показалось, что ласковый ветер пошевелил волосы и приподнял листы книги, — вот какие это были слова.
Но Павлик оборвал чтение.
— Что за чушь? — сказал он серьезно, даже встревоженно.
— Что? — не понял я.
— Не бывает же трехмачтовых бригов…
Для меня эта наука была, как темная ночь.
— Почему?
Несколько секунд он смотрел на меня молча, потом, видно, понял, что разговаривать со мной об этом бесполезно. Сердито и негромко сказал:
— Вот потому… Кончается на «у».
— Раз написано, значит, бывают, — заметил я.
Тогда он взорвался:
— Написано! Если он трехмачтовый с прямыми парусами, значит, он фрегат, а не бриг!
— А если не с прямыми?
— Не с прямыми бриги не бывают, ясно? Они всегда с прямыми, всегда двухмачтовые! Вот!
— Откуда ты знаешь?
Он уже успокоился и не хотел спорить.
— Мало ли… Откуда хочешь… Словари-то почти в каждой книжке есть…
— Ну ладно. Давай читать, — нетерпеливо потребовал я.
Он помолчал немного и вдруг сказал:
— Не буду.
— Ну, Павлик! — взмолился я.
— Не буду, — спокойно и твердо повторил он. — Если с первого слова вранье начинается, дальше, значит, совсем…
Я понял, что он в самом деле читать не станет. Все рушилось. Погибал хороший вечер с горящей печкой и заманчивой книжкой, где на картинках были якоря, корабли и маленькие воинственные человечки из неизвестной страны.
— Все ты знаешь! — бросил я с отчаянной обидой. — Морской профессор! Может, раньше были трехмачтовые бриги! Сейчас нет, а раньше были! Совсем давно!
— Раньше? — повторил он.
— Ну да! — уцепился я за спасительную мысль. — Ты все на свете знаешь, что ли?
Нет, все на свете он не знал. Подумал и согласился:
— Может, правда. Раньше. Насчет раньше я только немножко знаю. Про каравеллы.
«Гулливер» был спасен. А когда и этой книжке пришел конец, Павлик раздобыл где-то «Пятнадцатилетнего капитана».
Первая глава называлась «Шхуна-бриг «Пилигрим».
Я не забыл недавнего разговора и потребовал у Павлика объяснения: что это за штука — шхуна-бриг? И это было только начало. Я уже не хотел только приключений. Мне нужно было знание. То знание, которое отличает капитана от пассажира.
Я стал придирчив. Что такое «спардек»? Что такое «ванты»? Что такое «фор — стеньги — стаксель»? Павлик стонал и ругался, но объяснял, что мог. Потом я, как и он, привык копаться в словарях и примечаниях.
Впрочем, это не портило наши вечера. Это было похоже на игру. Да и в самих словах «норд-вест», «бейдевинд», «Фор-марсель» звучали отголоски удивительных морских историй. Это были слова из синей и белой песни моря.
Мы поняли тогда простую вещь: нам нужны не просто книжки про острова и тайны. Нужны такие вечера. Вечера с гудящим огнем и разговорами о маяках и коралловых рифах. И с ломтиками картошки, которые мы жарили на железной полоске у печной дверцы. Звонко стреляли крупицы соли, на ломтиках появлялись коричневые пузырьки. Потом эти ломтики похрустывали во рту, как печенье, и были вкуснее всего на свете.
В те дни все складывалось как-то удачно. Ушла тревога за отца: его часть вывели из боев, и она стояла в тихом городке с длинным нерусским названием. Отступил голод: мама получила какие-то дополнительные талоны на муку. Не за горами была и весна, и все знали, что весна принесет победу. Даже в школе мне везло: я получил две четверки по письму. Но запомнились прежде всего не дни, а счастливые вечера, согретые огоньком начинавшейся дружбы.
Правда, вначале их портила Татьяна. Взяла такую моду: придет из техникума, просунет в дверь голову и медовым голосом начинает допрос:
— Владик, а уроки ты сделал? Все? И по письму? А что было задано? А какие отметки в школе? А что сказала Антонина Петровна?
Эти разговоры надоели мне, как похлебка из мороженой капусты. Меня от них тошнило. Я даже пробовал скрипеть зубами, но скрип не получался, только зубам было больно. И однажды лопнуло терпение.
Я сказал, что это свинство. Да-да! И не простое, а громадное свинство. Нет, я правильно выбираю выражения! Как еще можно выражаться, если тебе каждый вечер портят настроение? Ну и жалуйся! Хоть директору школы! Каждый вечер одно и то же! Кашалоту в глотку такую заботу! Только попробуй! Думаешь, ты одна умеешь ремнем махаться? Тысяча чертей и один грот-марсель с двумя рифами! Кто бы другой говорил об уроках! Не тот, у кого «хвосты» по черчению! Да, знаю, что такое «хвосты», еще хуже двоек! Об этих «хвостах» и говорю, да! А ты думала, о других? Можно и о других: еще хвостами называются те, кто за кем-нибудь таскается по пятам! Например, тот курсант из пехотного училища, или Лешка Солодовников, или… Ах, не мое дело? А тебе в мои можно соваться? Подумаешь, старше! Зато глупее! И не приду, буду ночевать у Павлика. Тебе же от мамы попадет! Что-о? Силенки не хватит! А вот так и смею! Подумаешь! Большая, а ревет…
Что и говорить, скандал был не меньше восьми баллов, но я выстоял в этой буре. Я победил.
С тех пор никто не мешал нам. Вечер бежал за вечером. Они пролетали словно в тени больших парусов, на которых танцевали отблески огня. Что это было? Вспышки пушечных залпов? Отсветы пламени вулканов? Блики таинственных береговых костров? Едва сгущались сумерки, как белые паруса уносили нас в синюю страну бурь и открытий. И мы жили в этой стране, пока с улицы не доносился стук в дверь. Долгожданный стук.