Я почувствовал, что действительно задел его, и утешил:
— Да нет. Дело не в заграницах. Такой ерунды и на наших пляжах хватает.
— В России?! — Он неодобрительно покачал головой. — Так все изменилось. Я уезжал из дикой страны, злой и голодной.
— Так когда это было!
Папа расстелил на песке потертое покрывало, чем очень меня умилил. На таком же мама укладывала меня, когда мне было лет восемь, выудив из моря. И еще полотенцем накрывала сверху. Мы вытянулись под солнцем, я попросил почитать газету. На четвертой странице свернул и вернул ее папе.
— Неинтересно? — спросил он.
— Нет, — честно признался я. — Такое впечатление, что мне каждой строчкой доказывают, как правильно они поступили, переехав в Америку.
— И что в этом плохого?
— Ничего. Только я же не спорю с ними. Живите, где хотите! А они все доказывают, что поступили правильно. Комплекс неполноценности какой-то.
Папа не согласился:
— Нет, ты неправильно понял. Мы, эмигранты, очень довольны, что смогли пустить корни в этой стране. Мы гордимся, что живем в Америке, что у нас получилось уехать сюда и почувствовать себя свободными людьми. У нас здесь есть все! И никаких очередей за колбасой.
Давненько ты, папа, уехал, конечно, подумал я, по обижать его не стал, только пожал плечами:
— Все равно, во всех публикациях чувствуется какая-то суетливость. Как маленькая собачонка лает, брызгая слюной. Хотя вроде и не кусается. Французов, живущих в Америке, вряд ли волнуют французы, оставшиеся на родине. И они им не доказывают, что нашли наконец лучшее место на земле. Живут и живут. Каждый, где считает нужным. А наши вроде все время самоутверждаются: не прогадали ли мы? Детский сад, в общем.
Но папа, я заметил, обиделся. Только так и не понял — отчего?
Мы искупались пару раз. Море было теплым, но волна набегала крутая.
— Здорово! — сказал папа. — Я давно на море не был. Все какие-то дела!
— Здорово! — согласился я. — Мы вдвоем!
Папа предложил сходить за напитками. Мы оставили наше лежбище и подошли к нарядному навесу. Перед нами стояли два парня, определяясь в выборе.
— Ты что будешь? — спросил папа.
— Колу, если холодная.
— А я «Будвайзер».
Мы встали в короткую очередь. Через минуту папа спохватился:
— Сбегаю позвоню, — и пошел к автомату — их тут на каждом шагу.
Пока он звонил, наша очередь подошла. Я купил банку лимонного чая со льдом, две банки «Будвайзера» и орешки.
— Салфетки прихвати, — подсказал мне подошедший папа. Салфетки мне и так дали.
Он обернул банку пива в салфетку и пояснил:
— Здесь нельзя пить в общественных местах. Могут полицейские пристать. Поэтому американцы заворачивают банки в салфетки или пакеты.
— И полиция верит? — усомнился я.
— Нет, конечно. Все просто делают вид, но закон соблюден. Американцы очень законопослушны. Кстати, многие эмигранты этим живут — судятся за любую мелочь.
— Это же нудная процедура. — Я вспомнил, как страховщики привлекали Сергея в суд за какую-то мелкую аварию. Он долго плевался и в конце концов махнул рукой и сказал, что ему проще отдать лишнюю сотку баксов, чем выдержать всю эту тягомотину.
— Нудная, — согласился папа. — Но если американцы напридумывали кучу всяких законов, почему бы этим не воспользоваться? Считается, что весь Брайтон судится. И выигрывают!
Да, веселенькая слава у наших соотечественников! Приехали в страну законопослушных американцев и тут же взялись их разводить на их же законах.
Мы искупались еще разок, пожарились на солнце и стали сворачиваться.
— Пойдем пообедаем, — предложил папа. — Угощу тебя настоящей русской кухней. Соскучился небось по родному, домашнему?
Соскучился, если честно. Мы остановились возле кафе с надписью «У дяди Миши».
— Здесь вкусно, — пояснил папа. — Хозяин, Миша, уже двадцать лет кафе держит. Очень строго придерживается русских рецептов.
Мы вошли в небольшое прохладное помещение, где стояло штук восемь маленьких пластиковых столов, покрытых скатертями из полиэтилена. Официантка в кружевном переднике и кокошнике подала нам мясной салат, борщ, сдобренный сметаной, и пирожки огромной величины, добросовестно зажаренные до коричневой корки.
— Давно такого не ел? — спросил папа.
— Давненько, — согласился я и кое-как пропихнул в себя полтарелки ну очень уж наваристого борща. Салат состоял из картошки, колбасы, соленого огурца и был щедро сдобрен майонезом. Пирожок уже в меня не влез. Да-а, если бы десять лет назад меня кормили такой пищей, я бы тоже стал подумывать об эмиграции. А еще говорят — плохо кушали.
Когда мы покинули гостеприимное заведение, я чувствовал себя еще живым рождественским гусем, но буквально за неделю до Рождества. Лазанья Джулии вспоминалась как легкая диетическая пища. Папа с удовольствием вытер слегка подмасленные губы:
— Прихожу сюда иногда. Когда по русскому заскучаю. Просто и сытно. И недорого. Мама так же вкусно готовит?
— Нет, — честно ответил я. Видимо, разучилась, слава богу.
Мы зашли в кофейню.
— Здесь варят настоящий турецкий кофе и большой выбор русских сладких пирогов.
Учуяв запах «настоящего турецкого» кофе, я предусмотрительно решил выпить чаю. А действительно широкий ассортимент выпечки навел меня на мысль: «Вот наголодались-то в свое время!»
— Папа, а ты не хочешь домой, в Россию? — задал я вопрос, который тревожил меня с утра.
— Нет, конечно! — не задумываясь ответил он. — У меня здесь есть все, о чем я мечтал.
— А о чем ты мечтал?
— О своем доме. — Тут он задумался, видимо вспомнив бунгало, которое видел на моих фотографиях. — О собственной машине. Кстати, у вас есть машина?
— Есть, — вынужден был признаться я. — У мамы «субару», у Сергея — джип «террано», а у меня пока только мокик японский.
— Что такое мокик?
— Маленький японский мотороллер. «Хонда».
Папа загрустил совсем:
— Да-а. Продвинулись вы там, в России: «субары», «хонды». Ну, это у вас, наверное, такая состоятельная семья. Большинство-то в России нищенствуют, я читал.
Душой кривить не стал:
— Есть, конечно, и бедные, и бездомные. Но не больше, чем здесь, в Гарлеме или на Сорок второй авеню, где на каждом шагу милостыню просят. Пенсионерам туговато приходится. Нет, проблем хватает, конечно.
Папе стало полегче, и он переключился на меня:
— Сколько у вас в группе стажеров?
— Девятнадцать.
Он понизил голос и подмигнул:
— Многие остаются?
— Где? — не понял я.
— В Америке!
— Я не спрашивал, но вроде пока никто не собирался.
— Не может быть! — не поверил мне папа. — Вам повезло. Вы прорвались в Америку — и не воспользоваться такой возможностью?
— Не знаю, — честно признался я и призадумался. Может, я чего недопонимаю? Хотя мы в группе всегда очень активно обсуждаем наши впечатления, над чем-то смеемся, чем-то восхищаемся. Но остаться… Никто ничего не говорил.
— А какие здесь перспективы с работой? — уточнил я на всякий случай.
— Ну, русские дипломы не котируются. Но врачей охотно берут медсестрами и медбратьями.
— Вряд ли кто-нибудь из наших студентов мечтает об этом. А вообще с трудоустройством как?
— Да никаких проблем! Рабочие руки рвут на все стороны. Запросто можно заработать. Если на бензоколонке, то баксов триста в неделю. Трудно, конечно, там двенадцать часов через двенадцать. И без выходных. Женщины устраиваются квартиры убирать или за больными ухаживать. Раньше этим афроамериканцы занимались, но наших берут охотнее. Да есть предложения! Было бы желание!
Желания не возникало, но я промолчал.
— Когда домой? — поинтересовался папа.
— Через две недели. В субботу.
— «Аэрофлотом»? — брезгливо поинтересовался он.