Но особенно было страшно в последнем, девятом отсеке. Судя по всему, здесь произошел пожар. Тела нескольких обнаруженных подводников были сильно обожжены. А тело одного буквально рассыпалось в руках нашедшего его водолаза. Но некоторые из подводников, очевидно, сумели уйти от пожара и даже успели переодеться в утепленные костюмы, так что незащищенными оставались только лицо и руки. Их тела сохранились хорошо.
Работы в девятом отсеке прекратились только после того, как мы доложили, что из-за слетевшего с мест оборудования и узких проходов продвинуться дальше вглубь лодки нам не удастся. Тогда нам поставили задачу провести осмотр третьего и четвертого отсеков. Но из-за чудовищных разрушений, вызванных взрывами, работать там было невозможно. Мы даже внутрь не смогли войти…»
Всего же за 18 рабочих суток, с 20 октября по 8 ноября, наши водолазы-глубоководники и их норвежские коллеги с «Регалии» проделали три технологических отверстия в корпусе «Курска» и обследовали 8-й, 9-й, 3-й и 4-й отсеки (а по некоторым неофициальным данным ещё и 1-й, 2-й, 6-й и 7-й). В результате этого обследования подтвердились предположения специалистов о катастрофических разрушениях в носовых отсеках, вызванных взрывом стеллажных торпед и мгновенной гибели людей в них. По рассказам обследовавших «Курск» водолазов, «в борту лодки видны зияющие дыры, крышки ракетных шахт сорваны, всюду следы огромных разрушений, лодка в свищах и щелях». Как записал в своем дневнике участвовавший в работах на «Регалии» капитан 1-го ранга Владимир Шмыгин, «отчетливо видно, что края пробоин „Курска“ загнуты вовнутрь, а это явный признак внешнего воздействия. На резине видны какие-то непонятные царапины, глубокие продольные белесые полосы. Словно нечто гигантское терлось боком о борт нашего крейсера…»
Ну а потом была найдена записка Димы Колесникова и всему миру стало известно, что подводники погибли не в первые минуты аварии, а только спустя день, а может быть, даже два или три.
«12.08. 13-15. Весь личный состав из 6-го, 7-го, 8-го отсеков перешел в 9-й. Нас здесь 23 человека. Это решение мы приняли в связи с аварией. Никто из нас не может подняться наверх. Но, возможно, два-три человека попытаются осуществить выход через аварийно-спасательный люк девятого отсека. Не надо отчаиваться».
Это написано четким, ясным почерком. Видимо, ещё работало аварийное освещение. На обороте листа — продолжение, почерк уже неразборчив, свет, наверное, уже погас:
«Писать здесь темно, но попробую на ощупь. Шансов, похоже, нет — процентов 10-20. Хочется надеяться, что кто-нибудь прочитает. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8-м и 9-м и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников.» И отдельные строки — жене: «Оля, я тебя люблю; не сильно переживай. Привет Г. В. (то есть Галине Васильевне, теще). Привет моим.» На обороте — список 23 подводников с указанием боевых номеров матросов, отметками о проведенной перекличке. И то ли время, то ли дата — цифра «13».
Сразу же вслед за этим, и без того шокирующим, сообщением о найденной записке Колесникова пришла сенсационная новость от Исламовой — записок, оказывается, было целых две, но вице-адмирал Моцак одну из них скрыл от общественности! Чтобы узнать правду, писала Машка, ей пришлось устроиться официанткой в один из ресторанов Североморска, где питались съехавшиеся сюда со всей страны засекреченные военные эксперты («Официантки лучше поэтесс: залез здоровым — и здоровым слез», — тут же заметил по этому поводу кто-то из редакционных остряков). Но как бы то ни было, а именно там-то, сообщала она, ей и удалось разговорить выпившего несколько стопок водки эксперта Игоря Грязнова, который первым прочитал написанные Дмитрием Колесниковым тексты.
«— Тела погибших моряков не видел никто, кроме нас, экспертов, и глубоководных водолазов, — рассказывал он Машке. — Дело в том, что трупы водолазы вытаскивают из лодки через прорезанные норвежцами технологические отверстия. Потом мы спускаем под воду специальные контейнеры. Водолазы упаковывают в них трупы, и мы поднимаем груз на „Регалию“. Потом с плавучей платформы контейнеры с телами с помощью специальных катеров переправляются на плавучий госпиталь „Свирь“. Там на время операции по подъему моряков с „Курска“ располагаются восемь военных экспертов из лаборатории в/ч 1082. Еще три эксперта — в Североморске — так сказать, на подхвате. На „Свири“ осмотрели четыре поднятых тела. Опознать их без специальной экспертизы трудно. Дело в том, что в месте, где затонул „Курск“, очень много планктона. Мельчайшие рачки проникают внутрь лодки и съедают тела. У тех, кого подняли, нет щек, выедены глазницы. Узнать ребят по боевым номерам (тонкая лента материи с номером, нашитая на карман) тоже невозможно, так как вода просочилась внутрь и размыла цифры. Правда, какие-то чернила ещё остались и можно было что-то разобрать. Поэтому мы предположили, что ещё два тела принадлежат простым матросам. Фамилии их называть не имею права, пока не будет 100-процентной уверенности… Лишь у Колесникова оказался опознавательный знак — тщательно упакованное послание в левом кармане кителя. Два листа. Один — исписанный ровным каллиграфическим почерком, строго по линеечкам. Второй исчеркан, цифры и буквы налезают друг на друга — трудно что-либо определить…»
Первая записка, хотя и с некоторыми мелкими разночтениями, была все же оглашена и опубликована в различных газетах. Вторая, по мнению экспертов, написана гораздо позже первой, во всяком случае, уже после того, как закончилось автономное питание и погас свет. Однако капитан-лейтенант Колесников принял решение вести бортовой журнал. К тому времени он уже знал, что второй отсек полностью затоплен, и настоящий журнал пропал.
«— Мы плакали, когда читали это его второе послание, — признавался чуть далее Грязнов. — Там было написано следующее: „Командир умер. Я остался старшим офицером на лодке. С первыми пятью отсеками нет связи. Там все мертвы“. И чуть сбоку то же самое число — „13“. Остальное неразборчиво. Потом какие-то сплошные линии, неясные знаки, напоминающие цифры, и через пол-листа можно опять разгадать несколько слов: „больно“, „убили“ и английские буквы „S“ и „O“, по-видимому, начало слова „SOS“. Но самая страшная строчка — последняя, где была коряво, но четко написана дата: „15 августа“.
Когда мы доложили об этом начальнику штаба Северного флота вице-адмиралу Моцаку, он сказал: «Кроме меня, об этом не должен больше знать никто!» — и забрал обе записки с собой…»
В четверг, сообщала дальше Машка, стало известно, что начштаба собирается сделать сенсационное сообщение для прессы. С «Адмирала Чебаненко» срочно созвали телевизионщиков и в 14.00 собрали всех на Площади Мужества, возле лодки-музея К-21. В ожидании времени прямого эфира вице-адмирал стоял на плацу, мило беседовал с журналистами, обещал им после своего заявления ответить на интересующие их вопросы. Но как только включили телекамеры — лицо его сразу окаменело, голос стал суровым и трагичным. Ровно в 14.00, красиво стоя на фоне бушующего за спиной моря, он произнес в телекамеры свое короткое, но эмоциональное обращение, упомянув в нем всего лишь про одну записку: «Нам стало известно, что подводники были живы ещё два часа». Военные эксперты, которые смотрели по ТV это выступление, были в шоке: «Как два часа, что он несет? Они были живы трое суток!» Моцак же тем временем насупил брови и начал стыдить журналистов «Молодежной правды» за то, что они купили за деньги список членов экипажа, и стал требовать от всех, чтобы они не лезли в моряцкие души. Потом нервно козырнул, буркнул: «Честь имею!» — и рванул к поджидавшей его в стороне машине…
— Да-а, Моцак, поимел ты свою честь, — невесело хохотнул Гусаков, анализируя на очередной планерке вышедший номер газеты. — Если она кому-то и была нужна раньше, то не журналистам, а морякам на «Курске». Они на неё там надеялись, искали её на ощупь в обесточенных отсеках, верили, что она существует, но — не нашли… И погибли… Так кому теперь, спрашивается, нужна такая честь? Я — не знаю…
В Видяево тем временем построили часовню в честь святого Николая Угодника, служили в ней заупокойные службы по погибшим подводникам, молились о живых. Членам семей затонувшего «Курска» начали предоставлять на выбор квартиры в любом из городов России, и они потихоньку разъехались. Остались только те, кто сам не захотел уезжать из Видяево. Или — кто не попал в категорию законных членов их семей — как, например, вдова капитан-лейтенанта Сергея Логинова Наталья, состоявшая с погибшим не в законном, а в так называемом гражданском браке. Через полтора месяца после гибели К-141 у неё родился ребенок от Сергея, но оказалось, что никаких льгот ей по закону не полагается, и со своими проблемами ей отныне предстоит справляться самой, как и её мужу в заливаемой водой лодке…