— Безумие! — поморщился командир. — Это же не лодка, а просто плавучий гроб. Я слышал, что она сделана с отклонениями от проекта, но чтобы до такой степени…
— Но разве ваша — не является её полной копией?
— Во всем, кроме технологических отступлений. Я сам курировал её строительство и следил за выполнением проектных требований. Последние четыре года я прожил практически не дома, а на заводе…
— Ну так и что произошло дальше? — вернул я его к прерванной мною самим же первоначальной теме разговора.
— Дальше… Дальше произошло невероятное. По какому-то дикому, иначе и не назовешь, стечению обстоятельств, почти одновременно с падением на дно погибающего «Курска», с нашего крейсера «Петр Великий» была выпущена разрабатываемая в химкинском ЦКБ «Алмаз» экспериментальная ракета-торпеда «Гранит», курс которой пересекался с курсом К-141… Представь себе пять сошедшихся на сравнительно небольшом пятачке моря подводных лодок — три натовских, «Курск» да ещё мы неподалеку… Итого — общая масса металла около 100 тысяч тонн!
— Прямо «Курская» аномалия…
— В том-то и дело! И могла ли пролетающая над ней самонаводящаяся ракета не среагировать на такое громадное магнитное поле? Нет, конечно. И она изменила траекторию своего полета и, нырнув в воду, клюнула носом-болванкой (жаль, что без боевого заряда!) в корпус оказавшейся ближе всех к её курсу «Мемфис».
— Так, значит, «Мемфис» все-таки не просто так заходила в Хоконсверн, а и правда подлатывала там свои повреждения!
— Ну да. После того, как «Курск» рухнул на дно, они тут же кинулись врассыпную. «Сплендид» мы потеряли из виду почти сразу, а обе американки пошли прямиком в Норвегию зализывать раны — у «Мемфис» оказался поврежденным легкий корпус в районе рубки, а «Толедо» во время столкновения с подстреленным «Курском» и трения о его борт потеряла часть своего рубочного ограждения. Так что сейчас они обе находятся в поле нашего зрения, и мы ждем, когда они покинут норвежские причалы. Особенно «Толедо».
Мы оба немного помолчали — я, переваривая услышанное, а он, видимо, размышляя над тем, правильно ли сделал, что посвятил меня в свои тайны.
— Ну вот, — резюмировал он. — Теперь ты знаешь, куда и зачем мы движемся. И вообще… Все остальное.
— Простите, — приподнялся я, поудобнее усаживаясь на кровати. — Но почему вы не перестанете называть себя фамилиями погибших? Это ведь так нелегко — нести на себе тень чужой жизни. Я вот даже в мыслях и то до сих пор спотыкаюсь, когда называю вас Лячиным… Да и какой теперь в этом смысл?
— Я думал об этом, — кивнул он в знак того, что понимает меня. — И я бы уже давно отменил употребление имен наших погибших двойников, но хочу завершить начатое нами дело ОТ ИХ ИМЕНИ.
— То есть… торпедировать «Толедо»?
— Да, — жестко кивнул каперанг.
— Но разве… разве для русских людей характерна… характерно такое чувство как мстительность? Ведь Господь как раз и призывал нас прощать обидчиков и молиться за врагов наших, а вовсе не мстить им?..
— А это, парень, никакая и не месть, — спокойно ответил он, пожав плечами, и поднялся с табурета. — При чем тут месть? Просто — мир должен знать, что какими бы слабыми и беспомощными мы ни казались, но никто не смеет унижать нас безнаказанно. И если бы даже мы и хотели закрыть глаза на произошедшее с «Курском», то не имеем права нарушить закон неотвратимости кары, так как это может привести к очередному дисбалансу добра и зла на планете.
Пожелав мне быстрой поправки, он покинул «лазарет», и я снова остался в одиночестве. Какое-то время я просто лежал, продолжая глядеть в закрывшуюся дверь и переваривая свою беседу с командиром, а потом вспомнил про принесенную мне ранее акустиком статью Николая Черкашина («На, изучай историю подводного флота, раз уж ты стал его частью», — ещё пошутил он тогда, отдавая мне её в руки), которая так до сих пор и лежала под подушкой, куда я её в тот раз сунул, и, вытащив её, раскрыл на первой странице:
«После того как в 1914 году германская подводная лодка „U-9“ потопила сразу три английских крейсера, морские бои из линейных стали превращаться в вертикальные: смертоносные снаряды понеслись из глубины на поверхность и с поверхности в глубину», — увлекая меня в историю появления подводных флотилий, писал во вступлении автор.
«Подобно самолету — с появлением бомбардировщиков граница между фронтом и тылом несколько стерлась, — подводные лодки свели на нет это различие на море.
…Невыносимая тоска и ужас охватывали капитана, увидевшего вдруг, как из воды появляется и вырастает черная глазастая округлая рубка, похожая на тело спрута без щупалец.
Правда, в те времена — в начале века — субмарины относились к своим жертвам с некоторым рыцарством: перед торпедным залпом давался сигнал: «Спустить шлюпки. Команде и пассажирам покинуть судно». Капитана вместе с судовыми документами забирали на подводную лодку.
По мере же ожесточения войны на море, подводники стали топить корабли, не всплывая, — из-под перископа. И тогда сотни тревожных глаз высматривали с высоты марсовых площадок и из корзин воздушных шаров: не вынырнет ли где из-под волны длинношеяя головка с огромным циклопическим глазом. За ней, словно капюшон кобры, вздувался белый бурун. Лучше было повстречаться в пустыне с коброй, чем в открытом море с перископом…»
«…С первого взгляда подводная лодка кажется чем-то враждебным и фантастическим, — цитировал далее автор дневник Хасхагена, командира одной из первых германских подводных лодок начала века. — Устройство самолета понятно. У него крылья, как у птицы. Ну а подводная лодка? Она плывет на поверхности совершенно так же, как и другое судно. И, однако, она менее чем в минуту исчезает бесследно под водой… Еще ни один затонувший корабль не всплыл самостоятельно. Субмарина уходит в пучину так же, как и гибнущее судно. Однако она сама возвращается с „того света“, побывав по ту сторону видимого нам мира, как это делают призраки и оборотни. Она всплывает сама, и в этом есть что-то мистическое…»
Казалось, что за те четыре месяца, в течение которых через меня шла информация об аварии на К-141, я прочитал о подводных лодках уже столько, что меня теперь невозможно даже заставить слушать об этом, однако лежащая передо мной статья неожиданно захватила меня, и я сам не заметил, как перевернул следующую страницу:
«Никто не знает, где и когда появилась первая подводная лодка. Если верить Аристотелю (а не доверять ему нет причин), то ещё Александр Македонский спускался под воду в стеклянной (предположительно) бочке с вполне конкретной боевой целью — на разведку боновых заграждений перед входом в порт Тира.
Можно считать первыми подводниками тех сорок запорожских казаков, что подкрались к турецкому судну в подводном челне, обшитом воловьими шкурами, и взяли его на абордаж.
Можно считать, что глубоководное плавание началось с погружения подводной галеры голландца Корнелиуса ван Дреббеля в 1620 году, а первым командиром подлодки — английского короля Якова I, сына Марии Стюарт.
Можно считать, что боевые корабли глубин пошли от «потаенного судна» Ефима Никонова, чей проект одобрил Петр Первый. Причем не просто одобрил, а сам испытал в одном из парковых озер Сестрорецка. Ныне на месте тех испытаний установлены бюст царя-подводника, часовня и памятный камень.
Бесспорно одно: подводная лодка родилась как оружие мести — тайной и беспощадной. Всякий раз, когда к берегам страны, обладавшей слабым флотом, подступали чужие эскадры, патриоты-энтузиасты убеждали своих адмиралов разгромить неприятеля из-под воды: проекты подводных тарано-, мино — и даже ракетоносцев выдвигались один за другим.
Так было в 1776 году, когда североамериканцы вели неравную войну с «владычицей морей» — Британией за свою независимость. Строительство одноместной подводной лодки «Черепаха» финансировал сам Джордж Вашингтон. Сколько надежд было связано с этим неуклюжим яйцеобразным агрегатом из бочарных досок и листовой меди…
Так было и четверть века спустя, когда только что пришедший к власти Наполеон Бонапарт не прочь был нанести удар по могущественному британскому флоту из-под воды. Будущий император отпустил нужные суммы американскому изобретателю Роберту Фултону, и в Париже застучали клепальные молотки. Но… Единственное, что блестяще удалось тогда Фултону, так это придумать имя — почти родовое, переходящее из века в век, из поколения в поколение подводных кораблей — «Наутилус».