Почувствовав, как что-то твердое уперлось мне под ребро, я полез рукой за пазуху и вытащил оттуда фотоаппарат. «Вот это как нельзя кстати», — подумал я, поудобнее приноравливаясь к съемке, и в это мгновение что-то живое и тяжелое обрушилось на меня сверху, и я почувствовал, как мне грубо выкручивают за спину руки.
— Колесников! — долетел с палубы субмарины голос человека в черной шинели. — Что там у вас за возня на берегу?
— Папарацци поймали, товарищ командир! Пытался производить съемку объекта, сучонок!
— Ну и на фиг он вам сдался! Засветите ему пленку и давайте бегом на борт. Радисты только что перехватили информацию, что сейчас тут будет пролетать вертолет с комиссией. Надо срочно погружаться…
Я почувствовал, как кто-то пытается разжать мои пальцы, чтобы отнять фотоаппарат, и изо всей силы тряхнул телом и рванулся из рук навалившихся на меня налетчиков. Я даже успел ощутить, что мне удалось от них освободиться, но в это самое мгновение ноги мои подвернулись на скользких от мокрого снега камнях, я полетел лицом прямо на укрывавший меня ещё недавно темно-зеленый валун и со всего маху ударился левой частью лба об один из его выступов. Горячая острая боль обожгла мою голову и, не успев даже, кажется, вскрикнуть, я, как в бездонную темную бездну, провалился в черноту беспамятства…
Часть вторая
ПРИЗРАК КАПИТАНА ЛЯЧИНА
«…Но Вон Сускил не подозревал, что и русские были уверены в его причастности к гибели К-219. Они были рассержены, и поэтому расставили ловушку: в то время, как „Аугуста“ преследовала „Дельту“, за ней почти по пятам кралась советская ядерная торпедная субмарина „Виктор III“.
…Не могу сказать точно, сколько я оставался без сознания. Последним, что отпечаталось в моей памяти, был гулко-металлический (словно из станционного репродуктора) голос, впечатавший в окружавшую меня тишину четкие команды: «В лодке по местам стоят к погружению! Присутствуют все! Переведено управление вертикальным рулем в центральный пост, проверены в работе горизонтальные рули, провентилированы отсеки, запас ВВД девяносто пять процентов!» А через некоторое время мне почудился некий протяжный звук, похожий на глубокий вздох, и я успел вспомнить, что так, по словам подводников, уходит воздух из цистерн главного балласта, уступая место морской воде. Затем все окончательно стихло, и я надолго погрузился в волны беззвучного и темного забвения. И только множество долгих часов спустя, постепенно, словно бы выплывая из долгого-предолгого сна, я начал различать вокруг себя какие-то смутные, колеблющиеся, точно гигантские водоросли, тени невиданных ранее растений, силуэты проплывающих мимо меня цветовыми пятнами экзотических рыб, потом увидел как-то странно, как будто в призме, преломляющиеся вокруг меня лучи солнца, и вдруг понял, что уже давно лежу с открытыми глазами на небольшой песчаной поляне, окруженной густой высокой растительностью. Повернув в сторону свою тяжелую голову, я чуть было опять не потерял сознание, хотя на этот раз уже и не от боли, а от страха. На расстоянии всего нескольких шагов, вперив в меня взгляд вытаращенных раскосых глаз, уже подбирался, готовясь наброситься на меня, чудовищный краб вышиной не менее метра! Не сдержавшись, я закричал от ужаса, и из-за ближайшей же группы водорослей (а теперь я уже ясно видел, что нахожусь под водой, на дне моря) появилась группа людей с ружьями, и один из них, вскинув, как в замедленной съемке, свое оружие, выпустил длинную, сверкнувшую в полете стрелу, которая пронзила панцирь гигантского краба, пригвоздив его к дну в уже самый, как мне показалось, момент совершения прыжка.
— Ну, как он? — расслышал я где-то, словно бы высоко над собой, чей-то, показавшийся мне уже слышанным где-то раньше, голос.
— Только что стонал.
— Ну и то уже хорошо. Значит, борется за жизнь. Дай Бог, очухается.
— Надеюсь, товарищ командир…
— Надейся, Колесников, надейся. Создал ты нам проблему… Не ожидал я от тебя.
— Но ведь я же… Геннадий Петрович…
— Ладно. Доверь его доктору…
Голоса говоривших куда-то отдалились, а тем временем спасшая меня от краба группа людей в скафандрах оказалась рядом. Один из них показал мне знаками руки, чтобы я поднимался и следовал с ними.
Опершись руками о плотное песчаное дно, я поднял голову и только тут понял, что на неё надет точно такой же, как и на остальных, шарообразный металлический шлем с тремя круглыми смотровыми окнами — из-за чего у меня и не проходило ощущение, что я до сих пор не могу пошевелить своим отяжелевшим черепом. Поднявшись на ноги, я некоторое время постоял на месте, свыкаясь с необычными ощущениями, а затем шагнул к своим неведомым спутникам и, опираясь на плечо одного из них, двинулся вслед за ними в путь.
Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку, на котором приливы и отливы, избороздившие приморские пляжи, не оставили и следа. Ослепительный песчаный ковер служил благодатным рефлектором для солнечных лучей — я видел, как от него исходила сила этого отраженного сияния, которым была пронизана каждая частица воды.
Полипы и иглокожие устилали песчаное дно. Разновидности изид, трубчатые кораллы — корнулярии, живущие особняком, гроздья первобытных глазчат, грибовидные фунгии, ветряницы, приросшие к почве своей мускулистой подошвой, представляли собою настоящий подводный цветок, разукрашенный сифонофорами — порпитами в венчике лазоревых щупалец. Сплетенные руками наяд, трепетали при каждом нашем шаге гирлянды бугорчатых астерофитонов… Жаль было ступать ногами по этим блистающим моллюскам, устилавшим землю тысячами морских гребешков, морских молотков, донаксов, настоящих прыгающих ракушек, трохусов, красных шлемов, крылатиков, петушков, сердцевидок и множества других созданий неисчерпаемого своей фантазией океана. Над нашими головами плыли отряды физалий с колыхающимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми или нежно-розовыми зонтиками с лазоревой окраиной защищали нас от солнечных лучей, а фосфоресцирующие медузы — пелагии были готовы освещать дорогу, если бы нас вдруг настигла здесь ночь.
Несколько в стороне от нашего маршрута я время от времени видел на дне моря остовы множества разбитых кораблей — якоря, пушки, ядра, железную оковку лопастей винтов, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна — одни уже покрытые отложениями кораллов, другие только ржавчиной. Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновениях или разбились о подводные скалы. При этом некоторые из них пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем, как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, что они стояли на якоре в открытом рейде и только ждали сигнала к отплытию! Но безмолвие и смерть царили в этой области бедствий…
Затем мы прошли луга водорослей, поражавших своей мощностью. Подводные лужайки по мягкости могли соперничать с самыми пушистыми коврами, вытканными руками искуснейших мастеров. Водоросли не только стлались под ногами, но и раскидывались над головой. Над нами развевались длинные космы фукусов, то шарообразные, то трубчатые, лауренсии, тонколистые кладостефы, лапчатые родимении, похожие на кактусы.
Вскоре мы подошли к опушке настоящего подводного леса. Ни одна травинка не стлалась по земле, ни одна ветвь не сгибалась и не росла в горизонтальном направлении. Все устремлялось вверх, к поверхности океана. Тут было царство вертикальных линий!
Между древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного пояса, виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в цвету! Живые изгороди из зоофитов, на которых пышно распускались коралловидные меандрины, исполосованные извилистыми бороздками, желтоватые звездчатые кораллы-кариофиллеи с прозрачными щупальцами, пучки похожих на травы зоантарий, и в довершение иллюзии рыбки — ильные прыгуны порхали с ветки на ветку, точно рой колибри, а из-под наших ног, как стаи бекасов, поднимались желтые, с ощеренной пастью и заостренной чешуей леписаканты, дактилоптеры и моноцентры…