— Просто, — задумчиво произнёс Балидор, изучая лицо Ревика. — Обманчиво просто. Она действительно была лёгкой мишенью. Отчаянно готова пойти на все, лишь бы приблизиться к тебе.
Кинжал скользнул в его грудь, найдя свою цель.
Он постарался вытеснить боль из его света, но не мог. Он знал, что лидер Адипана ощущал, как ранит его. Gaos, как же сильно это ранило.
Он проиграет. Он умрёт здесь. Он наконец умрёт.
Эта мысль принесла почти облегчение.
— А затем остался лишь вопрос использования моего света, — Балидор помедлил, и его голос звучал задумчиво, пока он смотрел Ревику в глаза. — Признаюсь, я оказался не готов к тому, как сильно это повлияет на меня. В конце она всхлипывала. По-настоящему всхлипывала… как дитя. С тобой она тоже так делает?
Ревик рванулся в цепях.
Они остановили его, как только он преодолел несколько футов.
Всё его тело ринулось вперёд, словно стараясь вырваться из плена собственных конечностей. Через считанные секунды эта поза причинила адскую боль, и ошейник тоже включился, потому что его свет пытался дотянуться до другого видящего, но Ревик не отпрянул. Он не мог отступить.
Его разум не работал. Он не мог сформировать ни единой связной мысли.
Цепь натянулась до предела, когда он находился меньше чем в футе от лица другого мужчины, но он не мог сократить это расстояние. С его губ полился поток едва слышных слов, которые отложились в его сознании лишь позже, и даже тогда это далеко не отразило то, что он ощущал в тот момент.
— …вырву твоё проклятое сердце из груди… скормлю его тебе… — закончил он, дыша с трудом. — …только дай мне время… дай мне время, мудак ты…
Ошейник послал усиленный импульс, ослепив его болью.
Какой-то отдалённой частью своего сознания он понял, что ошейник наращивал мощность, пока он пытался дотянуться до другого мужчины своим светом.
Он ахнул, когда боль усилилась, превращаясь в пламя под его кожей.
Он едва ощущал металл, врезавшийся в руки, в запястья, сдавливавший грудь. Он смотрел в лицо, которое хотела его жена, и разум впал в такую испепеляющую ярость, что на мгновение ему показалось, будто он уже не придёт в себя.
Несколько долгих секунд они с Балидором лишь смотрели друг на друга в этом пространстве.
Он висел там, потея от боли и пристально глядя в эти серые глаза.
В конце концов, ошейник сделал свою работу.
Ревик привалился к стене.
Он приземлился там безвольной горой подрагивающих конечностей.
Он всё равно смотрел на другого видящего, стараясь оставаться в сознании, пока его разум переходил в пустое, лишённое света пространство. Фрагменты бурлили, оставляя его заброшенным, затерянным в этой тьме, наблюдали, как оно ждёт его. Адреналин вызывал глубинную боль в нутре, сотрясал его руки и ладони, даже его пальцы. Его омыло уязвимостью, страхом — страхом потеряться, страхом сойти с ума, возможно — но это казалось чем-то глубже обычного безумия. Физическая боль даже близко не описывала это.
Но тренировка сохранялась и там.
Даже теперь какие-то его части оценивали, рассчитывали, каталогизировали.
Даже теперь, когда он желал смерти, выучка его дяди сохраняла ему жизнь.
К примеру, теперь он кое-что знал про ошейник.
Даже в те моменты пустой почти-смерти он заметил, что боль не такая уж сильная, какой могла бы быть с ошейниками такого вида. Световое дуло, которое они на него навели, было толстым, но оно целилось в основном в структуры, которые он использовал для телекинеза.
Это устройство ничуть не обуздывало эмоции. Похоже, они нарочно оставили эту часть его света несдержанной. Это в некотором роде являлось обузой, но в то же время производило двоякий эффект, оставляя простор для смутных ощущений эмоциональных реакций и даже мыслей окружающих, если они думали достаточно громко и настойчиво в его присутствии.
Возможно, он сумеет это использовать. Возможно.
Он сумеет её почувствовать.
На секунду он мог лишь прислоняться к стене, тяжело дыша.
Даже во время оценки этого затруднительного положения эмоции продолжали пылать в его груди. Моргнув, он осознал, что по его лицу струились слезы — хотя он уже не мог сказать, откуда они взялись.
Старший видящий кивнул, все ещё всматриваясь в лицо Ревика.
— Да, друг мой, — мягко выдохнул он. — Да, я понимаю. Бесспорно, понимаю.
Впервые в этих серых глазах вскипела настоящая злость.
— Вопреки тому, что я сказал, я очень жалею, что позволил ей уехать с тобой.
Балидор говорил тихо — так тихо, что Ревик сомневался, что камеры сумеют это записать.