— Таньк, я ж волновался за тебя. Поэтому и не хотел, чтоб ты рисковала. Знаю, детей хочешь. Но, блин, не любой же ценой! Я ж не железный, переживаю.
Она молчала.
— Танюш, ты ж знаешь, люблю я тебя.
«Бля, да что ж она молчит-то?»
— Таньк, я мужик, мне эти ваши женские штуки в жизни не понять. Понимаю, ты ими занята. А только все равно не могу, когда ты ко мне так, будто меня нет! Если о себе не думаешь, подумай хоть обо мне. Если с тобой что случится, как мне жить-то?… Я ж, если буду знать, что не уберег — с моста кинусь!
Пауза была долгой, но он выдержал ее — хотел, чтобы Танька прочувствовала вину. И сработало.
— Ладно, извини. Я просто на нервах, — нехотя сказала она. — Сегодня не стоит приезжать, потому что тебя не пустят. Поздно очень.
«Один-один. А потому что Максим Владиславович всегда умел баб забалтывать», — Демидов довольно прищурился, провел языком по губам. Ощущение было то же, что и в покере после удачной раздачи — практически выиграл, но вида подавать нельзя. Да, покер и бильярд — эти игры аристократов — научили Макса многому. Он был уверен: профессиональных игроков зря считают изгоями — не стоит забывать, как остр их ум, как верна алгебра и геометрия цинизма, с помощью которой они просчитывают ситуацию.
— …список эсэмэской скину, — говорила Танька.
— Что? — переспросил он. — Извини, тут отвлекают.
— Вещи, говорю, завтра привези мне, пожалуйста. Список скину.
— Хорошо, жду. Позвоню, как буду собираться.
Он нажал на кнопку отбоя. Задумался, перебирая в уме детали разговора. Вроде бы, все в порядке. Она ему верит. И не злится на него больше.
Это радовало, потому что при разводе ему бы ничего не обломилось. Их семейный бизнес — самую крупную в городе аптечную сеть — Танька создала задолго до их свадьбы. И дом тоже купила до. Его «вольво»?… Попробуй еще, отсуди. Но больше всего Максим жалел, что жена, которой тёща его любимая — чтоб она трижды провалилась! — вечно нашептывала, что делать, так и не согласилась внести изменения в устав своего ООО, чтобы дать ему доступ ко всем деньгам и имуществу… Но ничего, умные люди придумали массу схем для директора, который хочет отжать себе деньги фирмы. И он, Максим Владиславович Демидов, на попе ровно не сидел — как мог, выводил капиталы. Благо, на дворе кризис, и затраты можно списать на него.
Вот только нужно, чтобы Танька и дальше была при нем. Пока они женаты, Макс по-прежнему мог вести привычную жизнь и готовить свое возвращение в Самару. Оставаться гендиректором крупнейшей аптечной сети города. Встречаться с солидными людьми, быть вхожим в их круг. Делать ставки на равных. Он успел бы отыграться, закрыть долги и заначить денег. А потом и свалить можно — он ведь поклялся Алёне, что вернется за ней королём.
Все остальное было не важно. То, что Танька никак не может родить, Максима не волновало. Он вообще считал это бабской блажью. Да и ему ребенок был не нужен. Даже от Алёны, наверное…
Демидов не понимал детей, и потому относился к ним настороженно. Младенцы казались ему некой разновидностью домашних зверушек, которые имели странный вид: то ли обезьянка, то ли кукла. Комки соплей и какашек, которые только и делают, что спят и орут. А потом они вырастают и начинают плевать на родителей.
«Вообще, не мешало бы ускориться, надоело всё до чертиков, — думал он, шагая обратно в бильярдный зал. — Вдруг Танюха начнет догонять, что я ей мозг пудрю и бабло налево сливаю? Хотя маловато его пока, того бабла… У Алены аппетиты нехилые. Эх, забрать бы всё! Но такое возможно, если только Танюху того… Пока у нас детей нет, я единственный её наследник».
Эта мысль — темная, гнилая — давно подтачивала его изнутри, и Макс пугался ее так же сильно, как желал допустить и обдумать в деталях. Но убийство… это даже для него было слишком. И ему казалось, что если начать думать о нем всерьез, остановиться уже не получится. А последствия такого дела могли быть слишком непредсказуемы.
«Нет, мокруху затевать надо, когда реальный край приходит. Придумаю что-то другое. Только побыстрее надо, пока Танька ничего не прочухала. Но что придумать-то? Здесь ведь тонко надо, виртуозно…»
____________________
* toro (исп.) — бык.
**Если тореадор побеждает на корриде, ему достаются уши и хвост быка — именно они считаются главным призом и символом победы.
7
Лучше бы она спустилась на лифте.
До приемника было всего пять лестничных пролетов, но после укола успокоительного Таня преодолевала их медленно и осторожно, как похмельный альпинист — опасную скалу. Немного кружилась голова, да и в ногах была вата, держали плохо.
Впрочем, к первому этажу слабость отступила. Таня открыла дверь приемного отделения, пошла по длинному полутемному коридору, меж кафельных стен бирюзового цвета. Со старых агитационных плакатов смотрели счастливые семьи и энцефалитные клещи.
Как всегда, в приемнике было шумно, пахло йодом, дезинфекцией и табаком. В пластиковых креслах терпеливо ждали больные, сопровождающие толпились рядом, заглядывали в кабинет первичного осмотра. Его дверь была открыта, и две медсестры работали, не поднимая голов — одна заполняла историю, вторая мерила давление у грузной пожилой женщины в теплом платке и песцовой шапке. Неся в опущенной руке звенящий пробирками чемоданчик, прошлепала тапочками лаборантка. Высокий пожилой хирург в голубом медицинском костюме — благообразный, как миссионер — зашел в четвертую смотровую, задернув за собой плотную зеленую штору. Таня только и успела, что мельком увидеть стоящую там каталку и ноги лежащего на ней человека, обутые в большие, подбитые потертой черной резиной, валенки.
Первая и вторая смотровые были пусты. В третьей лежал старик, очень бледный и одышливо-полный. Женщина средних лет сжимала его руку.
— Девочки, где мой? — спросила Татьяна у медсестер.
— В четвертую пройдите, пожалуйста. Там Алексей Вячеславович уже.
Интересно, с чем привезли мальчишку, если его смотрит хирург?
Она вошла в белый дверной проем, под яркий свет большой прямоугольной лампы, и увидела, как колыхнулась штора. Из-под нее, как из-под ширмы кукольного театра, показались тупые черные носы старых валенок, спущенных на пол с приглушенным стуком. Тяжелый бас хирурга за плотной зеленой тканью был монотонно-успокаивающим:
— Здесь больно? А здесь?…
Ответом был только надсадный кашель.
Таня отвела край шторы. Спина хирурга, обтянутая голубой тканью униформы, была согнута над облезлой каталкой: он ощупывал ноги худого белобрысого мальчишки, который беспокойно тянул голову, следя за движениями его рук.
На кушетке, стоявшей у стены, грудой валялись обноски. Старомодная куртка-Аляска черного цвета, воротник которой свалялся плотными комками, лыжные штаны, прожженные в нескольких местах, мохеровый шарф в клеточку, кроличья шапка-ушанка — оказывается, кто-то еще носит такие. От вещей ощутимо несло дымной кислятиной. Татьяна не сразу осознала, что это одежда мальчика — только увидев на нем старый свитер с орлом «Монтана» (надо же, их ведь носили лет двадцать назад!), она почувствовала острый укол жалости. Что же у него за родители, если ничего другого для сына не нашли?
Мальчишка стрельнул в нее взглядом, в глазах почему-то метнулся испуг. Таня спустила с лица медицинскую маску, улыбнулась как можно приветливее. Она всегда старалась расположить к себе детей. Тем более, что этот парнишка явно был ее пациентом: с таким кашлем она его домой не отпустит.
На вид ему было лет восемь. Соломенные волосы, слежавшиеся под влажным теплом зимней шапки, прилипли ко лбу нелепыми завитками. В серых глазах, испуганно смотревших из-под белесых бровей, Татьяна заметила рыбий блеск — тот, что всегда сопровождает лихорадку. Заострившийся нос, обметанные губы с сухими блямбами заед, впавшие щёки. Тонкая шея, предельно выступающие дуги ключиц. Таня нахмурилась: мальчишку явно недокармливали.