За окном процедурки подвывала январская метель, и было темно. Демидова глянула на запястье — там, в белом круге циферблата, прямой линией замерли стрелки. Без одной минуты шесть, два часа до вечерней смены... И нужно как-то продержаться. Ведь неизвестно, когда снова сдадут нервы, на время взнузданные диазепамом.
«Позвоню Витьке Купченко, пусть сменит меня как можно быстрее», — решила она.
Бывший однокурсник Тани и Яны, Витька в студенческие времена влюблялся в них попеременно. Они до сих пор вспоминали его ухаживания, и беззлобно смеялись, причем Купчено — громче всех. Суетливый обаятельный толстячок — низенький, смуглый и кареглазый — он напоминал Лосяша из «Смешариков». Витька был прирожденным педиатром, и ещё учась в институте, прослыл грозой окрестных декретниц. Завидев мамашу с коляской, Купченко непременно направлялся за ней, ревниво наблюдая, не слишком ли сильно она укачивает дитя, не облизывает ли соску перед тем, как сунуть бутылочку ребенку. И, чуть что, делал замечания. Многие мамаши из тех, что он встречал на улицах, не понимали своего счастья и бежали от бесконечных Витькиных наставлений, роняя памперсы и погремушки. Но он всё время находил новых жертв и дважды попадал в милицию за стремление нравоучать. Теперь он тоже работал в педиатрии, и они с Татьяной всегда выручали друг друга, если нужно было подмениться или сдать смену пораньше. Сегодня Витька и его невеста, медсестра Тамарочка, должны были выйти на ночное дежурство. Так что Купченко наверняка бодр, трезв и ничем не занят. И сможет сменить её, пока Яна...
Душевная боль снова зашевелилась внутри, растопырила острые колени — они впились под ребра, мимоходом ткнув сердце. Татьяна часто задышала, пытаясь сдержать слёзы. Что она только не делала, чтобы сохранить эту беременность! Всё тщетно. Уже в пятый раз. И теперь остаётся только одно — избавиться от плода.
— Янка, когда ты сможешь взять меня на операцию?
Подруга хлестнула чёрными глазищами из-под вороной, кукольно-ровной, до бровей, челки. Вытащила из вены иглу, придавив выступившую бордовую каплю мокрым ватным шариком. Пахнуло спиртом.
— Ну вот, зажми! — Татьяна послушно перехватила шарик, и Костромина выпрямилась во весь свой великанский рост. — Часа через полтора. Я тебе скажу, как анестезиолог освободится.
Татьяна лишь кивнула, заторможено глядя перед собой. У стены стоял медицинский шкафчик, на полочках которого лежали биксы, одноразовые шприцы, пачки лекарств, аккуратно перетянутые резинками. Там, за стеклом, хозяйничал ловкий, почти невыносимый для неё сейчас порядок — много лет Таня безуспешно пыталась навести такой в своей жизни. Не вышло.
Она отвернулась, прячась от самой себя.
— Эй, ты чего? — Яна тронула за плечо, потянулась, пытаясь поймать ее взгляд.
— Страшно, — пробормотала она. И скривила лицо: — Каждый раз страшно. Будто моё тело — гроб…
Во взгляде Яны мелькнуло странное выражение. «Как на сумасшедшую смотрит, — тоскливо подумала Демидова. — Скоро все будут так смотреть. Все узнают о приступе, к гадалке не ходи: Кате Палне только попади на язык — разнесет по всей больнице. Мать про таких говорит «вода в жопе не держится». Ох, кстати, мать… Не дай Бог еще она узнает… Торжества будет — через край».
— Я в порядке, Янка, — соврала она. — Справлюсь. Просто перенервничала. Да и Макс... как-то сухо отреагировал. Знаешь, я иногда думаю, что он совсем меня не любит.
— Ну, знаешь! — в сердцах сказала Яна. — Твой муженёк тот ещё фрукт. Прости, но мне кажется, его величество плевать хотел на всё, что не вертится вокруг его пупа!
Татьяна отвела глаза: ну зачем завела этот разговор, знала ведь, что Янка не терпит Макса?!
Она выудила из кармана смартфон, погладила его пальцем, снимая блокировку. На экране горел пропущенный вызов из приемного покоя. Татьяна тут же перезвонила:
— Девочки, это Демидова. Искали меня?
— Да, Татьяна Евгеньевна. Тут мальчика привезли, посмотрите?
— Конечно! Уже спускаюсь.
Работа. Хорошо, что у нее есть эта работа. Татьяна цеплялась за неё со смешанным чувством страха и обожания. И работала, как одержимая — несмотря на то, что совершенно не нуждалась в деньгах. Несмотря на недовольство Макса, беспокойные ночные смены, нервных мамашек и жалость к больным детям. Работа выматывала, но позволяла помогать. Это отвлекало от невесёлых размышлений о собственной жизни.