Раздались радостные возгласы, но лицо Саладина посуровело. Он поднял руку, и ликование быстро утихло.
— Всегда помните, что этот город — владение Аллаха, а мы — лишь его управители, — торжественно продолжал султан. — Если мы будем относиться к его жителям с милосердием и справедливостью, Аллах дарует нам управление на много лет. Но если мы сами станем чинить то зло, которое только что победили, тогда он вознесет новый народ и поставит его на наше место, а наши имена впишут в книгу тиранов.
Глубина его слов и твердость нравственных убеждений, казалось, проникли в ожесточенные войной сердца мужчин. Пока он говорил, на взволнованных сановников снизошел покой, свита погрузилась в безмятежность, какую чувствует человек, отдыхая после напряженного дня дома в кругу своих родных. Их путь сюда занял сто лет, но, несмотря ни на что, они достигли долгожданной цели. Пришло время раздумий и благодарности, а не хвастливой гордости за одержанную победу.
Слова Саладина эхом отдавались в душах тех, кто сопровождал его, и вслед за повелителем они медленно вступили в пределы города. В порыве восторга, идя по стопам праведного халифа Омара, воины затянули песнь, восхваляя Аллаха и призывая благословения на Пророка. Много крови было пролито на пути к Иерусалиму, но теперь настало время проливать слезы радости и изумления превратностями судьбы.
Маймонид по опыту знал, что время — озорной обманщик. Вся человеческая жизнь — долгое утомительное путешествие, к концу которого человек выдыхается от бесконечного преодоления препятствий, а время на самом деле всего лишь мечта. Смертному не постичь века, протекшие от сотворения мира до сего дня, а для Бога это всего лишь мгновение. И, как это обычно происходит в очень важные минуты, время сейчас словно замедлило бег. Когда Маймонид проезжал под величественной аркой, ему вдруг показалось, что он перенесся в далекое прошлое. У него появилось ощущение, как будто он стряхнул с себя две тысячи лет истории своего народа, — так падают капли дождя с волос девы, которую застал летний ливень. Вместе со стуком копыт его лошади пески времени отступали, снимая свой покров с бурного прошлого Священного города.
Вот полуразрушенная каменная башня справа. Казалось, он видит, как стражи-иевусеи [23]бьют в колокола на верхней площадке, призывая жителей-язычников к оружию ввиду неумолимо надвигающейся армии Давидовой. В каждом затененном уголке раввину на миг привиделись люди, облаченные в простую домотканую одежду минувших эпох. Он слышал смех детей, отмечавших праздник скиний [24]впервые после освобождения из вавилонского плена. Он видел рабочих, многие годы трудившихся над возведением первого храма, видел, как согревает их души сияние стен из чистейшего известняка. Воздух был насыщен возмущением богобоязненных пророков, клеймивших Ваала [25]и приведенных Иезавелью [26]чужеземцев.
Маймонид слышал крики. Нескончаемые крики. Казалось, что каждый стертый камень Иерусалима вобрал в себя стенания мертвых, мольбы к черствым сердцам завоевателей — вавилонян, персов, греков, римлян, арабов, франков — о милосердии. И теперь великий Саладин, властелин Египта и Сирии, вписал свое имя в летопись хозяев города наряду с Навуходоносором [27]и императором Августом.
Когда эти крики стихли в дальних уголках сознания, раввин заметил, что город погрузился в гробовую тишину. Извилистые улочки были пустынны, все окна закрыты, как будто Иерусалим оставили его потревоженные призраки. Но Маймонид знал, что тысячи христиан затаились в стенах Иерусалима, заперлись в домах и молятся, чтобы их миновал карающий меч мщения.
Сорок тысяч евреев были убиты при взятии города во время Первого крестового похода в 1099. Многие же мусульмане, а также христиане, сохранившие верность сельджукским султанам, встретили смерть столь страшную, что об этом лучше умолчать. Франки, их деды и прадеды, оставили после себя только пепелища, кровь и ненависть, которыми был пропитан каждый камень Священного города. Но вот наконец пришел день возмездия, настало время отплатить им за жестокость.
Правда, Саладин заранее велел объявить, что не тронет христиан, жителей Иерусалима, и в день своего вступления в город дарует прощение всем. Но франки, привыкшие к пустым обещаниям и вероломству собственных правителей, не слишком-то верили его слову. Если нельзя доверять королям, которые правят от имени Христа, что уж говорить о язычнике? У него язык без костей. Нет, простые люди Иерусалима были уверены: сегодня им придет конец. В такой день надобно быть дома или в церкви, готовясь к смерти, которая хотя бы не застанет их врасплох.
Отлично. Пусть страдают и боятся. Эта мысль внезапно промелькнула в голове раввина, несмотря на все усилия отогнать воспоминания о жестокости. Эти франки, переселенцы из Европы, — варвары, которые построили свою жизнь на трупах людей его крови и веры. Каменные и глиняные дома, где они теперь укрываются, возвели те самые люди, которых так безжалостно убили их предки. Саладин мог даровать им милость, но Маймонид позволил себе несколько минут холодного ликования, зная, что эти чужаки будут всего несколько часов испытывать такой же страх, какой они небрежно, походя внушали всем остальным на протяжении целых ста лет.
Разумеется, подобные чувства были греховными. Разве нет? Разве он не говорил своим ученикам, что Тора требует от верующего любить даже врага своего? Что великодушный победитель сядет одесную Создателя? Тогда почему же ему самому так трудно прощать в самый важный миг его жизни — в минуту триумфа его народа над угнетателями?
Мысли, словно пчелы, роились в голове раввина, а он ехал все дальше и дальше — в сердце столицы Давида. Казалось, что память, запечатленная на городских улицах, переполняет его душу, а войны и мятежи, которые две тысячи лет разрывали Иерусалим на части, теперь бушуют в сердце раввина.
И тут он увидел ребенка. Девочка лет трех-четырех, которой удалось каким-то образом ускользнуть из дома, блуждала по пустынному переулку. Малышка была одета в простую желтую рубашонку, ее вьющиеся каштановые волосы были перевязаны несколькими ленточками. Она отошла от каменного дома с шаткой железной дверью и, широко открыв от удивления глаза, наблюдала за длинным караваном боевых коней и верблюдов, которые двигались прямо на нее. Она была еще очень маленькой, чтобы знать, кто эти люди. Слишком маленькой, чтобы постичь: на ее глазах свершается историческое событие, память о котором будет жить в сердцах грядущих поколений. Слишком невинной, чтобы понимать: эти люди считаются ее врагами. Все, что она видела, — это красивые лошади и бравые воины в сверкающих доспехах. Маленькая девочка с ленточками в волосах стояла одна на углу улицы и приветственно махала приближающимся завоевателям, как вдруг дверь ее дома отворилась.
— Не трогайте ее! — На дорогу выбежал крупный мужчина с рябым лицом и горящими от ужаса глазами. Он размахивал старым мечом — местами проржавевшим, но с лезвием все еще острым как бритва. За ним выскочила голубоглазая женщина, судя по всему, мать девочки, и возопила о пощаде, увидев, что ее дочь стоит в окружении завоевателей.
При виде мужчины с мечом один из офицеров Саладина поднял лук, чтобы сразить мятежника-одиночку, но султан наклонился и решительно остановил воина.
Офицер опустил оружие, а Саладин тем временем соскочил с лошади и подошел к малышке. Отец бросился к дочери, все еще держа меч над головой, но, встретившись с холодным взглядом Саладина, замер на полпути.
— Я не смогу и дальше сдерживать своих воинов, — сказал султан. — Лучше опусти меч, друг мой, пока этому маленькому ангелу не пришлось оплакивать своего любимого отца.
Испуганный мужчина повернулся к жене, и мольба в ее глазах сломила его решимость. Он опустил меч, неуверенно посмотрел на султана, а тот присел на корточки перед его дочерью.
Саладин улыбнулся и погладил девочку по голове. Она взглянула на него глазами цвета лазури, исполненными божественного света, какой можно увидеть лишь в детских глазах. В руке малышка держала только что сорванный в соседском саду тюльпан. Девочка протянула цветок своему новому другу, и ее лицо озарила белозубая улыбка. Саладин принял подарок и поцеловал девочку в лоб. Потрясенные и растерянные родители наблюдали, как султан снимает с шеи цепь, унизанную изумрудами, и надевает ее на шею восхищенного ребенка. Потом он повернулся к родителям девочки и произнес:
23
Иевусеи — древнейшее население Иудеи; оказали упорное сопротивление еврейскому завоеванию. Основанный ими в конце III тыс. до н. э. г. Иевус был захвачен царем Давидом и переименован в Иерусалим.
24
Иудейский религиозный праздник, отмечаемый в память о переходе древних евреев во главе с Моисеем через Синайскую пустыню в Палестину (скиния — шалаш, палатка).
25
Один из главных богов Финикии, почитавшийся также сирийцами и древними евреями. Ему приносили человеческие жертвы.
26
Иезавель — финикиянка, дочь князя Сидонского и жена израильского царя Ахава. Боролась с единобожием, восстановила культ древних богов, особенно Ваала и Астарты. Убита иудейскими религиозными фанатиками.
27
Навуходоносор II — царь Вавилонии в 605–562 гг. до н. э. Покорил Израиль, разрушил Иерусалимский храм, а евреев угнал в рабство в Вавилон.