В молодости, обуреваемый гордыней, Ги считал, что он и его народ непобедимы, ибо они воюют на стороне Господа. Но долгие годы жестокой войны погасили этот пламень. Он не мог сказать наверняка, что именно перевернуло в конечном счете его душу: крик ли какой-то старухи, умолявшей о пощаде, ужас ли в глазах ребенка при блеске франкского клинка. Жалобные крики множества людей не давали ему спать по ночам. Ги знал, что похожие на реальность кошмары, снедавшие его, посылает ему сам Господь, дабы вкусил он от адских мук, какие вполне заслужил, как и все христианские рыцари. Он с болью осознал: те, кто его окружает, уже давно перестали служить Христу и теперь поклоняются лишь собственной славе. Эта же война стала последним богохульством, переполнившим чашу терпения. Крестоносцы извратили саму идею христианской любви, и Господь не мог простить им этого. Пробил час расплаты, и Ги принял это как должное.
Рыцари Рено были разбиты. Ясно, как день. Армия мусульман перестроилась, выдержав оборону, и теперь начала наступать. Он видел, что равнина кишит полчищами пехотинцев в чалмах, словно вырвавшимися на волю легионами Гога и Магога. [16]Тамплиерам, оставшимся защищать лагерь, будет не под силу сдержать лавину разъяренных воинов, которая обрушится сейчас на лагерь подобно песчаной буре. Не обращая внимания на струсивших придворных, из кожи вон лезших, лишь бы успеть спастись бегством, он вернулся в королевский шатер. Ги мрачно улыбнулся. Куда бегут эти люди? От гнева Божьего не убежишь. Фараон и его колесницы уже получили горький урок в Чермном море. [17]Ну да, ведь франки в большинстве своем были неграмотны, они никогда не читали Библию, за которую, как они сами уверяли, сражаются.
Атака армии мусульман была быстрой и беспощадной. Уцелевшие рыцари-тамплиеры стояли насмерть, обороняя подступы к лагерю крестоносцев, принимая на себя град стрел и копий, пока не пали все до одного под саблями воинов Саладина. Султан скакал во главе своей конницы, не сводя глаз с королевского шатра, над которым на горячем ветру пустыни трепетали, словно сердце невинной девы, темно-красные штандарты. Он подскакал к палатке и спрыгнул с коня. Солдаты-мусульмане, добивавшие в жестоком рукопашном бою последних франков, образовали живой, одетый в сталь коридор, по которому их благородный вождь мог пройти без опасности для себя. Два вражеских стража, последние защитники короля, попытались было воспрепятствовать султану, но он быстро убил их, легко и умело вонзив меч каждому прямо в сердце, словно они были надоедливыми мухами, отвлекающими его от дела всей жизни.
Саладин без охраны вошел в опустевший шатер. Его воины знали: им не место там, где идет спор между царями. Султан беспрепятственно миновал затянутую простыми тканями переднюю. Еще недавно похожий на гудящий пчелиный улей, где толпились интриганы-придворные и хвастливые полководцы, теперь штаб крестоносцев напоминал заброшенную гробницу. Опустевший, покинутый, он был окутан той гнетущей тишиной, какая наступает в конце любой эпохи в истории человечества. Султану эта тишина была хорошо знакома. Она, словно саван, покрывала каждый дворец, куда он ступал завоевателем, от Дамаска до халифата Фатимидов [18]в Каире. Саладин словно олицетворял ту пустоту молчания, которая заглушала последний вздох умирающей цивилизации и предшествовала первому крику нарождающейся новой эпохи.
Султан вошел в личный кабинет короля, затянутый дорогим пурпурным шелком и пропитанный ароматами мирры и розовой воды, — разительный контраст удушающему зловонию крови и пота, окутавшему мир снаружи. В противоположном углу комнаты, склонившись над шахматной доской и разглядывая фигуры, в одиночестве сидел Ги. Саладин не стал мешать ему. Наконец король оторвался от доски и пристально взглянул на своего заклятого врага. Потом поднялся, сохраняя остатки королевского величия.
— Я — король Ги, властелин Иерусалима и вассал наместника Христа на земле, — представился король на безупречном арабском языке. Так мог говорить только человек, который всю жизнь прожил бок о бок с мусульманами.
Саладин низко поклонился ему. А затем заговорил с королем по-французски, на языке, который он тоже выучил за годы войны, пришедшей ныне к своему завершению. Голос его был зычным, но в то же время мелодичным, в нем слышались отголоски неумолимого рока.
— Я — Салах-ад-дин ибн Айюб, султан Египта и Сирии, наместник халифа Багдадского. Я искренне сожалею, что встреча двух царственных особ произошла при подобных обстоятельствах.
Ги взглянул на победоносного врага и улыбнулся. Затем потянулся к шахматной доске и уложил золотую фигуру короля.
— Мат.
Глава 4
КОРОЛЬ ПРИЗНАЕТ ПОРАЖЕНИЕ
Маймониду казалось, что он видит сон. С изумлением оглядывал он личные покои султана. Здесь собрались самые могущественные мужи, внушавшие трепет жителям нескольких царств. Враги, много лет стремившиеся уничтожить друг друга, сейчас беседовали как старые знакомые. Саладин восседал на заменявшей трон высокой подушке из темно-красного бархата — роскошь из немногих, какие он позволял себе в боевом лагере. Рядом с ним — суровый аль-Адиль. В нескольких шагах от султана стояли король Ги и хмурый Рено. Повязка на лице рыцаря пропиталась кровью — удар султана не прошел бесследно. Два высоких нубийца с бритыми головами, украшенными затейливым кроваво-красным узором какого-то языческого племени, сторожили Рено по бокам на случай, если пленник окажется строптивым. Однако тот стоял не шевелясь, лицо оставалось бесстрастным, застывшим, и только глаза горели ненавистью. Саладин встретился с Рено взглядом, но ничего не сказал. Он небрежно потянулся за золотой чашей и предложил королю Ги глоток воды с шербетом и розовыми лепестками.
— Здесь вам ничего не грозит, ваше величество. Вы мой гость, и честь сыновей Айюба — порука вашей безопасности.
Ги слабо улыбнулся и принял напиток. Король пригубил шербет и передал его Рено. Доселе приветливое лицо Саладина исказила ярость.
— Но я не ручался за безопасность этой свиньи! — воскликнул Саладин, и каждое его слово было подобно острому кинжалу. Ги замер, но Рено остался невозмутим. На губах рыцаря играла надменная усмешка.
Взгляды султана и тамплиера скрестились, затем Саладин вновь повернулся к монарху:
— Пришло время, ваше величество, обсудить условия, на которых вы сложите оружие. Раз уж мы вернули под свою власть все побережье, то мои воины войдут и в Иерусалим.
Ги кивнул, смиряясь с неизбежным.
— Какие гарантии получит мой народ? — спросил король, отлично понимая, что подкрепить какие бы то ни было требования ему нечем.
— Ваши церкви не тронут. Невинность девушек пощадят. Мы не будем обращаться с вами так, как ваши предшественники поступили с нами. Клянусь Аллахом! — пообещал султан.
Рено хмыкнул себе под нос. Ему не верилось, чтобы клятвы «ложным богам» хоть чего-нибудь стоили. Ги посмотрел на бородатого Маймонида.
— А как быть с евреями? Церковь не может допустить, чтобы они вернулись. Их руки обагрены кровью Христа, — Ги произнес традиционное обвинение исключительно из чувства долга, играя в разворачивающейся драме взятую на себя роль, но голосу его недоставало убежденности.
В глазах раввина вспыхнуло негодование. Он до глубины души оскорбился за пятнаемую уже в течение трехсот поколений честь своего народа и не сдержался:
— Трусы, вы прикрываетесь этой ложью уже тысячу лет!
16
Два народа, нашествие которых, согласно «Откровению» святого Иоанна, потрясет мир незадолго до второго пришествия Мессии.
18
Фатимиды — династия мусульманских правителей на Ближнем Востоке (909—1171). Потомки халифа Али и его жены Фатимы, любимой дочери Пророка Мухаммеда.