– Что случилось с Альпиресом? – с трудом спросила Финн, побледнев больше обычного.
– Он умер, – сказал Валентайн.
– Как?
– Я убил его, – невозмутимо ответил Валентайн. – У него были апартаменты в Гватемала-Сити, зона четыре, за старой церковью Святого Августина на Аве-нида-Кватро-Сюр.
Валентайн сделал глоток из стоявшей перед ним на столе бутылки. Взгляд его был устремлен на Финн, но она могла поручиться, что он ее не видит.
– Когда я зашел в его квартиру, он спал, нанюхавшись кокаина и напившись лучшего виски двенадцатилетней выдержки. Я связал его скотчем по рукам и ногам, разбудил с помощью зажженной сигареты, несколько минут поговорил с ним, а потом обмотал его горло фортепианной проволокой, затянул потуже и отрезал ему голову. Похищения артефактов прекратились. Твой отец был моим учителем, наставником и другом, а я происхожу из семьи, члены которой, поколение за поколением, верили в святость отмщения.
Валентайн допил пиво и встал.
– Уже поздно. Я собираюсь лечь спать. Твоя комната в конце коридора.
Он улыбнулся ей, повернулся и вышел.
ГЛАВА 23
Резиденция кардинала архиепископа Нью-Йорка представляет собой красивый столетний особняк по адресу Мэдисон-авеню, 452, который находится непосредственно за собором Святого Патрика и связан с ним подземным переходом. Первый этаж особняка, обычно именуемый музеем, наполнен официальной антикварной мебелью и, как правило, используется для проведения различных приемов и иных мероприятий на высшем уровне по сбору средств. На втором этаже расположены офисы и личные комнаты архиепископского персонала, состоящего из повара, трех экономов, двух священников, которые служат в качестве секретарей, и монсиньора, выступающего в роли канцлера архиепископства. Два «секретаря», оба прекрасные стрелки, закончившие курсы по обращению с оружием и тактике охраны при ФБР в Квантико, обычно сопровождают кардинала архиепископа за пределы особняка или собора, имея при себе оружие.
Личные апартаменты архиепископа на третьем этаже особняка включают спальню, ванную комнату, маленькую кухню, гостиную и кабинет. Скромную обстановку гостиной составляют диван, несколько стульев, маленький, но хорошо укомплектованный бар и очень большой цветной телевизор. В кабинете несколько больших витражных окон, сводчатый потолок и длинный старый трапезный стол, который архиепископ использует как письменный. Спальня апартаментов находится между кабинетом и гостиной. Она маленькая, всего двенадцать на четырнадцать футов. Там стоит широкая кровать под бело-коричневым покрывалом, гармонирующим по цвету со шторами на единственном окне. Стекло за этими шторами пуленепробиваемое, ламинированное пластиком, предотвращающим разлет осколков в случае взрыва. Над изголовьем кровати находится довольно безвкусная картина, изображающая въезд Христа в Иерусалим на молодом осле, а на стене напротив висит большое золотое распятие четырнадцатого века, некогда являвшееся частью алтаря собора во Вроцлаве. В дальнем конце помещения находится высокий, сработанный из железного дерева гардероб, где хранятся священные облачения архиепископа: ризы, покровы, стихари, несколько пурпурно-черных мантий, окаймленных золотой нитью и опушенных горностаем, а также украшенный изумрудами золотой наперсный крест, приберегавшийся для вечерних месс, совершаемых по пятницам. Это единственный день, когда архиепископ совершает таинства лично.
Человек, известный как римский священник отец Рикардо Джентиле, агент Тактического отряда по возвращению произведений искусства Питер Руффино и сотрудник Министерства внутренней безопасности Лоуренс Маклин, бесшумно ступал по помещениям третьего этажа резиденции архиепископа, обутый в дешевые черные кроссовки «Найк». До того как в одиннадцать собор закрыли, он прятался в маленькой кладовке за ризницей, затем в соответствии с полученными указаниями проследовал в крипту, а оттуда по тайному проходу пробрался в особняк.
Для города и страны, столь недавно подвергшихся столь жестокому нападению, легкость, с которой он проник в личные покои его преосвященства кардинала Дэвида Баннермана, была поразительной. Американцы все еще оставались в таких делах не более чем любителями и со свойственной им наивностью отказывались признавать тот очевидный факт, что некоторые люди ненавидят их смертной ненавистью и готовы вредить им всеми возможными способами только за то, что они американцы. Между тем Ватикан направлял убийц, совершавших во имя Господа свою дьявольскую работу, уже около тысячи лет, а другие народы делали это и того дольше.
К двенадцатому столетию в Швейцарии уже было совершено больше политических убийств, чем в Соединенных Штатах за всю их историю. Единственной страной с меньшим количеством политических убийств была ближайшая соседка США – Канада, но даже этой малонаселенной стране снегов и льда довелось в свое время испытать немало «террористических атак». По мнению отца Джентиле, это было связано с категорической неспособностью американцев усваивать и осмысливать уроки истории, поскольку они считали, будто весь мир вращается вокруг их страны, как планеты вокруг Солнца. Для того чтобы заставить их взглянуть на себя и мир по-иному, наверное, потребуется не один богатый и фанатичный безумец вроде Усамы Бен Ладена, посылающий авиалайнеры, чтобы превращать небоскребы в кучу щебенки.
Отец Джентиле дошел до открытой двери спальни и остановился, чтобы навинтить глушитель на ствол безобразного маленького пистолета «беретта-кугуар», который он держал в правой руке. Он заглянул в комнату. Баннерман слегка похрапывал во сне, его густые седые волосы разметались по подушке. Кардинал лежал на спине точно в центре большой кровати, со сложенными на груди руками, как у покойника, натянув простыню до подбородка. Джентиле видел воротник его шелковой пижамы. Возможно, от Гаммарелли, чей салон за углом от Пантеона.
Он пересек комнату, присел на краешек кровати и мягко постучал холодным кончиком глушителя по переносице патрицианского ирландского носа кардинала-архиепископа.
– Проснитесь, – произнес он тихонько. Похрапывание Баннермана прервалось, и он что-то пробормотал. Отец Джентиле постучал по его носу сильнее. Глаза кардинала открылись, зрачки расширились, боль прорезала складку на его лбу.
– Какого черта?
– Просыпайтесь, – повторил Джентиле. – Нам нужно поговорить. Старайтесь не повышать голос. Поверьте мне: не в ваших интересах, чтобы нас прервали.
Глаза Баннермана сошлись к переносице, и лицо приобрело глуповатое выражение, когда его взгляд сфокусировался на глушителе, каковой в данный момент находился в четырех дюймах от его носа. Выстрел, произведенный с такого расстояния, бесспорно, раскидал бы кардинальские мозги по всему Иисусу и Его ослику.
– Кто вы? – спросил Баннерман.
Он был старым человеком, далеко за семьдесят, но голос его по-прежнему был тверд и силен.
– Vincit qui si vincit, – усмехнувшись, ответил священник.
«Победившего себя он побеждает».
Едва прозвучали эти слова, глаза Баннермана расширились, ибо он, как и каждый занимавший подобное положение, знал, что они значат. В этой короткой фразе и в отзыве на нее коренились семена проблемы невообразимых масштабов. Кардинал мгновенно понял, что это за человек, что дает ему такую власть и откуда эта власть проистекает. Он также понял, что будет покойником, если в течение ближайшей секунды не произнесет слова, которых от него ждут. Слова, касательно которых он никак не ожидал, что ему вообще когда-то придется их произносить.