Основу кухонного оборудования составляла сорокадюймовая желтая газовая плита фирмы «Гафферс и Саттлер» на четыре конфорки, с температурным индикатором, жарочным шкафом и грилем. Тут же стоял бирюзовый холодильник «Кельвинатор» 1956 года выпуска. С этими техническими шедеврами как нельзя лучше гармонировала вафельница «Ривал», соседствовавшая с выполненным в виде снаряда хромированным тостером и здоровенной, тоже хромированной хлебницей, которая на самом деле являлась ультрасовременной микроволновой печью.
Середину комнаты занимал четырехместный желтый обеденный гарнитур из винила и хрома, а угол под одним из окон – виниловый же небесно-голубой уголок для завтрака. Финн в трусиках и хрустящей белой хлопчатобумажной рубашке Валентайна сидела, расслабившись, в уголке для завтрака и пила кофе, сваренный в большом серебряном кофейнике с фильтром. Валентайн, голый, если не считать идиотского фартука для барбекю с надписью «Хочешь сладкий пирог, не скупись на сахарок», готовил яичницу. Финн потянулась через стол, взяла в руки керамический набор из солонки в виде мальчика, играющего на гавайской гитаре, и перечницы в виде девочки в зеленой юбчонке, танцующей хула-хула, и принялась их рассматривать. Судя по висевшим над раковиной ходикам в виде кошки, машущей хвостом и вращающей глазами, только-только пошел девятый час утра. Очевидно, в пятидесятые годы все кухни оформлялись в подобных, приятных для глаза тонах. Посудомоечной машины нигде не было видно – то ли в ту эпоху обходились без них, то ли она просто не попалась Финн на глаза.
Во всем этом чувствовалось дурачество, однако она почти наверняка знала, что дух реконструируемой эпохи сохранен здесь до мельчайших подробностей. Вплоть до ярко-желтого кофейного сервиза, выдержанного в ковбойском стиле.
Поймав себя на том, что вспоминает минувшую ночь, Финн потянулась. По всему ее телу от затылка до низа живота пробежала сладкая дрожь. Да уж, похоже, Валентайн во всем стремился достичь совершенства.
– Ты всех женщин так охмуряешь? – усмехнулась она.
Он повернулся к ней и улыбнулся, помолодев на десяток лет.
– Охмурять-то особо некого, – ответил он.
Финн оставила это без комментариев. Чем-то Валентайн безусловно смахивал на тех парней, по которым она вздыхала в старших классах школы. Они не имели ни малейшего представления о своей привлекательности, что само по себе еще более усиливало эту привлекательность. С другой стороны, любовью он занимался с несомненным умением, которое дается только опытом. Можно ли много знать о женщинах, не зная многих женщин? Впрочем, подобные мысли Финн тут же выбросила из головы. Они занимались любовью несколько часов, и это было чудесно. Сейчас ей вполне хватало осознания этого, без каких-либо размышлений о резонах и побудительных мотивах, и его и своих. Может быть, она просто слишком долго училась и не совсем адекватно воспринимала реальный мир? Так или нет, но слишком долго думать об этом ей тоже не хотелось.
Валентайн вынул из подогревающей плиты две тарелки, смахнул на каждую по холмику яичницы и вернулся за тостами и беконом. Он прихватил правой рукой обе тарелки, а левой – кетчуп с полки и ловко перенес еду через помещение. Поставив все на столик, он уселся на голубое виниловое сиденье, пододвинул тарелку к Финн и приступил к завтраку, ведя между делом непринужденный разговор. Ситуация, в которой они находились, явно не вызывала у него ни малейшего смущения. Впрочем, и сама Финн испытывала такое чувство, будто они были любовниками всю жизнь. Это немного пугало.
– Я вижу, тут все в стиле ретро, – заметила она.
– Это самый простой способ обставить помещение со вкусом, – ответил Валентайн. – Выбираешь историческую эпоху, а потом подбираешь под нее вещи. Это забавно. Приходится выискивать старые вещи в самых неожиданных местах. Честно скажу, первое издание «Лучшей и легкой поваренной книги» Бетти Крокер, выпущенное в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, способно порадовать меня ничуть не меньше, чем обнаружение в ирландском загородном особняке похищенного полотна Вермера.
– Я слышала об этом, когда мы изучали творчество голландских мастеров, – сказала Финн, и ее глаза слегка расширились. – «Дама, пишущая письмо со своей горничной». Об этом даже книга написана. Так это был ты?
– Тогда эта картина была похищена во второй раз. Причем прослеживалась связь с наркобизнесом. Как раз с этого конца я и помог выйти на след картины.
Он покачал головой и отпил кофе из своей ковбойской чашки.
– Когда-то, в прежние времена, кража предметов искусства была занятием вроде того, что ты видела в фильмах с Дэвидом Нивеном или Кэри Грантом. Но теперь это зачастую имеет вторичные связи – обычно с наркотиками, а иногда с оружием.
– Непонятно, – сказала Финн. – Ведь между этими сторонами жизни нет ничего общего.
– Еще как есть, – возразил Валентайн.
– Объясни.
– При осуществлении любого вида преступной деятельности, как правило, приходится иметь дело с огромными суммами в наличных деньгах. Между тем наличность трудно хранить и еще труднее тратить в нужных объемах. Кража предметов искусства помогает разрешить обе эти проблемы.
– Как?
– Антиквариат и художественные произведения – это та же валюта. Большинство ценных предметов искусства имеют установленную стоимость. Картина или рисунок могут рассматриваться как эквивалент некой суммы. Вместо того чтобы заключать сделки за деньги, крупные наркодилеры и торговцы оружием – особенно те, что действуют на рынке терроризма, – конвертируют наличность в художественные шедевры. Произведения искусства портативны, легко перемещаемы через границы и обычно так или иначе страхуются. Я могу назвать тебе с полдюжины галерей в Европе, которые со знанием дела занимаются скупкой и продажей краденых художественных ценностей. А здесь, в Нью-Йорке, их вдвое больше. Это очень крупный бизнес.
Финн подвернула под себя ногу, поерзала на сиденье и задумчиво спросила:
– Значит, мы имеем дело именно с этим?
– Точно не скажу. Для наркобизнеса все это слишком изощренно, я с таким не сталкивался. И на обычную перепродажу краденого не похоже, во всяком случае на первый взгляд. Тут что-то другое, причем с давними корнями.
– Почему ты так считаешь?
– Краули был довольно крупной шишкой. Ты сказала, что в акте о поступлении рисунка Микеланджело значились его инициалы?
– Нет. Не там, а в инвентарной карточке.
– А как насчет квитанции из Галереи Хоффмана? Кому она была адресована? Краули или кому-то другому?
– Это все в компьютере. Рисунок купил у Галереи Хоффмана один из основателей Паркер-Хейл, кажется, в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Еще до Краули.
– Но атрибуцию проводил Краули?
– Да, всего несколько лет назад. Он определил рисунок как принадлежащий Урбино.
– Слишком много совпадений и недостаточно ответов, – пробормотал Валентайн.
Он успел покончить с яичницей и теперь жевал кусок бекона. Финн снова наполнила кофейные чашки, его и свою. На симпатичной, выдержанной в стиле ретро кухне воцарилось молчание.
Откуда-то издалека доносились звуки утреннего уличного движения на Бродвее, а ближе слышался скрип и грохот мусоровозов за Лиспенард-стрит.
– Ладно, – сказал наконец Валентайн, – давай попробуем свести воедино все, чем мы располагаем. Все начинается с того, что ты случайно наткнулась на рисунок Микеланджело, а Алекс Краули за этим тебя застукал.
– Ты говоришь так, будто я собиралась что-то украсть.
– В том-то и дело, – указал Валентайн. – Ты не делала ничего дурного, не нарушала никаких правил, так с чего это вдруг Краули взбеленился? Если даже ты и ошиблась, с кем не бывает? Но нет, видя, что ты стоишь на своем, он не находит ничего лучше, как выставить тебя из музея.
– И что из этого следует?
– Либо он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что этот рисунок хранится в фондах вверенного ему музея, либо это подделка. И первое куда более вероятно, чем второе, ибо ранее уже было задействовано прикрытие. В инвентарную опись рисунок был занесен как работа другого художника. Тут, правда, встает вопрос: почему? Зачем? – Он побарабанил пальцами по пластиковой столешнице. – Мне бы очень хотелось посмотреть на подлинники сопроводительных документов. По бумагам можно установить больше, чем по компьютерному файлу, да и подделать их труднее.