Слова у отца Афанасия с делом не расходились. А в хозяйстве этого священника всё было по поговорке, что он сам и озвучил: «Сам читаю, сам пою, сам кадило подаю!» То есть из служителей церкви в местном храме он был один. Все остальные: сторож без одной ноги, несколько мальчишек-хористов и известная уже мне солдатка Марфа, — вот и все, кто обеспечивал местный центр опиума для народа.
Церковь села Незлобино при одноимённой узловой станции Средне-Сибирской железной дороги была небольшой, но удивительно светлой, несмотря на давность постройки. Полностью деревянная, сложенная из стволов лиственницы, она величаво покоилась на небольшом каменном фундаменте. Несколько зданий поскромнее оказались небольшой пристройкой, где жил сам отец Афанасий и сторож, оказавшийся молчаливым ветераном русско-турецкой войны. За всё время я от него и двух слов не услышал.
Уже по пути к храму, который занял добрых полчаса, я настраивался на долгое трёхдневное скучное времяпрепровождение, но неожиданно происходящее захватило меня и, что немаловажно, позволило привести мысли в порядок, одновременно приоткрыв часть обещанных способностей организма.
Следует отметить, что я абсолютно спокойно перенёс бдение в течение целых двух ночей. Хотя в прежней жизни, даже ещё будучи молодым человеком, мог не спать максимум одно ночное дежурство. А тут почти семьдесят часов без сна — а у меня почти никаких признаков усталости, не говоря уж о галлюцинациях и обмороках, что нередки при таком виде переутомления. Поначалу я списывал это на то, что почти неделю перед этим провалялся без сознания. Второй приятной неожиданностью стала низкая потребность в пище. Тех щей и картошки, которыми потчевала меня у себя Марфа, мне хватило до следующего утра, ибо «пост по монашьему чину», как назвал его отец Афанасий, оказался не чем иным, как размоченных горохом, краюхой ржаного хлеба, да несколькими луковицами, что выдавались мне на целый день. Воды я пил вдоволь, причём в мои обязанности входило пополнение её запасов каждый день из ближайшего колодца. Привлекали меня и к другим хозяйственным работам. Прадедова моторика не подвела, да и сам я вспомнил давно забытую деревенскую науку: колка дров, скобление и мойка полов хвоей, распаренной в кипятке, починка забора, крыши, переноска в кладовую каких-то мешков, что периодически подвозили на подводе…да мало ли чего.
Всё это сопровождалось правилом, то есть обязательными к исполнению молитвами: утренними и вечерними, перед едой и после еды, перед работой и после работы. Многие из них я слышал и раньше, благо начиная с 90-х религии в повседневной жизни стало даже слишком много, вернее, её внешних, атрибутивных черт. В веру ударились все: бандиты и политики, учёные и обыватели, верующие и не очень…
Здесь же, посреди Сибири в маленькой церквушке, живущей в одном ритме с небогатым селом, не скажу чтобы вот прямо узрел бога и понял что-то невообразимо великое и важное. Нет. Верил я и раньше.
Просто сейчас, занимаясь нехитрым простым трудом рядом с людьми, которые, наоборот, истово верили, а главное, не были испорчены сверх меры тем, что принято называть «современной цивилизацией», в часы ночного бдения и заучивания слов очередной молитвы я стал невольно задумываться над тем, почему именно мне выпали все эти испытания.
Старенький потрёпанный «Молитвослов» с закладками из лыковых дощечек отец Афанасий вручил мне, едва мы переступили порог храма. Я старательно, спотыкаясь на ятях и непривычных речевых конструкциях, прочёл «Символ Веры» и «Отче Наш». На что священник покачал головой и нахмурился. И…всё своё свободное время до вечера подходил ко мне, заставляя читать снова и снова, терпеливо поправляя. А главное, с толком разъясняя значения и смысл чуть ли не каждого слова. В итоге уже к первому всенощному бдению обнаружился и третий приобретённый навык. Я и раньше на память не жаловался, но так, чтобы с первого прочтения после поправок отца Афанасия повторить всё буквально…
На этот раз настоятель уже не хмурился, а вскидывал брови в удивлении, удовлетворённо кивая, без лишних слов переходя к следующей молитве.
На ночь же он наказывал прочесть несколько молитв сто раз и только потом ложиться отдыхать. Что явилось поистине иезуитской пыткой. При этом настоятель часто появлялся в самое неожиданное время посреди ночи, заглядывая мне через плечо в бумажку, в которой я карандашом палочками отмечал очередной раз прочитанной молитвы. Я же, чаще всего, исполнив наказанное, засиживался гораздо дольше, прогоняя в памяти прошедший день. Возможно, молитвы, многократно произнесённые мной, и не оказывали должного влияния, ибо, по правде сказать, не всегда удавалось не отвлекаться и читать, как наставлял священник, «с душой и рвением», чего я особенно и не скрывал. На вторую ночь я поймал себя на том, что вспоминаю прочитанные в сети материалы по Великой войне накануне переброски целыми страницами, с иллюстрациями, схемами и рисунками. И чуть не завыл от досады. Если бы знать! Не отвлекался бы на всяческий мусор и балластную информацию. Фотографическая память запечатлела даже таргетную рекламу, то и дело мешавшую просмотру страниц. Помимо важных и полезных текстов о вооружении, обмундировании, политической ситуации и прочем, влезали какие-то совсем специальные статьи о сравнении психического состояния солдат Первой и Второй мировых войн, статистика по цензуре и перлюстрации писем с фронта, данная по годам, личные дневники императора Николая II и прочая, прочая… Оказывается, за те несколько часов поисков в ту ночь я успел пересмотреть мельком тысячи страниц, хотя толком прочёл не более сотни.