— Но я и грамоту, и математику знаю. Географию, историю немного, — решил я немного поскромничать, помня о пожелании Афанасия «не высовываться».
— Грамоту? Ой, не смеши, Гаврила, видал я твои каракули. Ни ятя, ни ижицы на место поставить не можешь, не говоря уж об «и десятеричном», фите и ере. Такое впечатление, что ты о них и слыхом не слыхивал. А падежи, а числа, а окончания? Прости, Господи. Э-эх! Самоучка… да ещё гордец. Нехорошо это. Грех. А для вольноопределяющегося шесть классов гимназии вынь да положь!
Мда-а, я и забыл, как священник мне пару раз устроил своеобразный экзамен по правописанию. Счётом он быстро удовлетворился, но вот письмом. Провал был полнейший. Мало того что я с непривычки клякс наставил, так ещё и без задней мысли накропал текст с использованием орфографии двадцать первого века. Афанасий тогда долго затылок чесал да вздыхал тяжело.
— Что же делать?
— Есть выход, Гаврила! И для таких, как ты молодцов. Тока возьму грех малый за тебя. Отмолю, чего уж там. Скроем твоё свидетельство ополченца. Взять тебя согласился Иван Ильич Вяземский, добрая душа, военный врач РОКК, коллежский асессор, начальник полкового лазарета. Два вагона в эшелоне под его попечением, со всем скарбом и амуницией. Добровольным помощником поедешь до самой Самары. Вместе с выздоравливающими ранеными. А в армию пойдёшь охотником! Как до первого губернского или волостного Присутствия доедешь, так и обратишься. Это подходяще — добровольно вступить в Императорскую армию можно и без образования. Я тебе письмо рекомендательное написал, Иван Ильич, начальник лазарета, если справно помогать будешь, тоже обещался. Там у тебя в сухарной сумке ещё и письмо станового пристава нашлось, а ты не говорил. Там он казённо определил, мол, так и так: под судом или следствием не состоишь, не лишён права на государеву службу. Видать, дядька твой кое-чего на твой счёт уже думал, прямо как знал…вот оно как, с того света помог!
Я покраснел, ускорив шаг, надеясь, что отец Афанасий не заметит. Надо же, за три дня так и не додумался все свои документы просмотреть. Тоже мне, попаданец-задрипанец. Письмо-то от товарища покойного дядькиного! Это же почище индульгенции будет!
— Надо же, — прошептал я, — как повезло то.
— Эх, паря! «Повезло». То промысел божий, не сумлевайся! — похлопал меня по плечу отец Афанасий.
«Мне бы твою уверенность, бывший каторжник, — подумал я, — ведь промысел бывает не только божьим. Но за неимением гербовой, попробуем писать на простой. А пока — грех жаловаться!»
На узловой, к моему удивлению, было не так много народу, как я ожидал. Короткий, очищенный от снега и наледи, перрон встретил нас с отцом Афанасием небольшим отрядом солдат оцепления, расставленных у каждого вагона и полицией в количестве трёх усачей солидной комплекции в тёмно-серых шинелях и небольших папахах с синим верхом. Один из них, отличавшийся наличием серебряного аксельбанта и другими, более сложными погонами, чем у остальных, увидев нас, поспешил приблизиться. Его шикарные усы и не менее выдающиеся бакенбарды заиндевели на утреннем морозце, придавая полицейскому начальнику, наряду с раскрасневшимся лицом, сходство с Дедом Морозом.
— Батюшка Афанасий, доброго здоровьица! — голос у полицейского был слегка охрипший.
— Спаси Господи, Фёдор Тимофеевич! — ответил коротким поклоном священник, — скоро ли отправят? — Он кивнул на вагоны, выкрашенные в зелёный и серые цвета.
— Ох, терпения уж моего нет. Обещались в течение часа, — непритворно вздохнул полицейский.
— Случилось чего? — поинтересовался отец Афанасий.
— Так бягуть, сук-кины дети! Прости Господи, — перекрестил рот и подправил усы полицейский.
— Дезертиры?
— Оне, отец Афанасий, оне. Как запасников да очередников в дополнительный призыв стали набирать, так мужики и побёгли…сволота, — последнее слово полицейский произнёс почти шёпотом, но видно было, что эта проблема его порядком достала, — командующий даже приказал выставлять оцепления из комендантских рот, да куды там! Сговариваются, на ходу прыгають…
— Поставили бы унтер-офицеров и наиболее надёжных солдат у дверей дежурить, окна заклинили, — моя дурацкая привычка думать вслух проявилась не в самый удачный момент.
— Экий ты умник, паря! — полицейский отреагировал вполне доброжелательно, — думаешь, до тебя не скумекали? И морды били, и пороли, и внушали, — поросший редким седым волосом кулак начальника многозначительно возник перед моим носом, — поговаривають и до военно-полевых судов может дойти!