Коллежский асессор немедля начал со светской беседы о погоде и прочей ерунде. Я лишь молча сидел с прямой спиной и отсутствующим видом. Далее нам было предложено хозяйкой отведать чаю, который принёс всё тот же хмурый дядька с повадками заплечных дел мастера. Даже полуведёрный самовар в его ручищах казался табакеркой.
Я наслаждался потрясающим крыжовниковым вареньем, слушая вполуха беседу Вяземского и Нестеровой, с небольшой досадой отмечая довольно холодный и отстранённый то военного врача. Ну что стоит проявить толику человечности и участия. Ты же проситель, твою мать! Людей, подобных Нестеровой и знающих в силу своего занятия всю человеческую натуру, как облупленную не надо пытаться обаять. Нужно всего лишь честно и прямо сказать что нужно.
Иван Ильич же перешёл к делу довольно поздно, уже настроив мадам к себе негативно. Эдакий весь чистенький коллежский асессор в блестящем мундире приходит просить продать ему швейную машинку. Не бог весть какая просьба. Но! Соль здесь в том, как просит. Словно он облагодетельствовал этим фактом госпожу Нестерову! Эдакий снисходительный герой, отбывающий на войну, и обращающийся к ничтожной проститутке, буквально обязывающий её продать ему необходимое и желательно по себестоимости. Вот такое впечатление оставалось от речи Вяземского. И тут я понял. Иван Ильич заранее был готов к отказу, едва услышав, что придётся посетить дом терпимости, он снова изобразил на лице своё лимонное выражение. Чистоплюй херов. Нет, надо спасать положение! Я уже отчётливо видел презрение и отказ в глазах Нестеровой. Да, мадам уже была готова в самых деликатных выражениях объявить коллежскому асессору, что-нибудь вроде отсутствия у неё в запасе машинок, а существующие негодны и изношены. То есть, попросту солгать.
— Госпожа Нестерова! Дорогая! — я порывисто встал и шагнул вокруг стола к креслу мадам, резко подобравшейся от моей неожиданной эскапады, — прошу простить меня, Иван Ильич, — я коротко поклонился Вяземскому и встал перед женщиной в алом на колено. Чёрт, придётся учиться включать всё своё местное обаяние и забыть, что тебе далеко за пятьдесят и все видят молодого крепкого парня, горящего патриотическим энтузиазмом. — Душенька, простите, не знаю, как вас по имени-отчеству (ну не Жюли же её называть в такой ситуации) …
— Анна Леопольдовна… — напряжённость в выражении её лица ушла, осталась лишь заинтересованность. На щеках женщины появились обворожительные ямочки, намекая на улыбку, — Анна Леопольдовна, надежда вы наша! Я простой человек, поэтому скажу прямо: машинка швейная лазарету поболе всяких ружей да револьверов нужна будет. Не для выгоды она, не для коммерции. Сестричкам нашим милосердным подспорье, много времени сэкономит! Вы же сами женщина. Верю, ведь прекрасно знаете, какими беспомощными становятся мужчины в недуге да болезни. А санитарам да сестрицам понадобится каждый день, каждый час, почти без сна и отдыха. И что они своими ручками перетруженными, да кровью и гноем умытыми, сухими и золотушными от щёлока да постоянной влаги…много ли иглами нашьют? А ведь там работы край непочатый: и бельё войнам, и операционные да перевязочные ткани да приспособы, да мало ли! — я порывисто взял руку Нестеровой, облачённую в чёрную кружевную перчатку и от всей души приложился губами, — не откажите, родная, в помощи воинству русскому, а главное — женщинам на войне, которым вдвое, втрое тяжельше будет. Мы-то чё, мужики. Ежели Государь Император прикажет, и голыми немца погоним, а раны подорожником да мхом залепим. Только вы, голубушка, не откажите!
Недолгое молчание прервалось натужным кашлем Ивана Ильича, пытавшегося скрыть смех. Я же не отводил взгляда от тёмных глаз госпожи Нестеровой. Нет, я не обольщался, моя речь не выдавила из неё и капли слезинки, но ухоженное лицо мадам всё же порозовело. И всё же я надеялся, что суть просьбы и её смысл донёс до Нестеровой в наиболее правильной эмоциональной обёртке. Как ни крути, а я всё же верил в то, что говорил. Она мягко высвободила свою руку из моей и произнесла:
— Сколько вам лет, молодой человек?
— Двадцать три, мадам.
Она поднялась, придерживая зашелестевшие юбки, молча подошла к небольшому коридорному столику с бронзовым колокольчиком и позвонила.