Спустя полчаса головная боль утихла, оставалось лишь следить за дыханием. Тяжесть жилета почти не ощущалась. Было немного жарковато, но вполне терпимо. Монотонность упражнений и постепенно наливающиеся тяжестью мышцы вскоре вызвали ощущение непередаваемой бодрости и желания подышать свежим воздухом. Да и народ в вагоне уже угомонился. Сегодня за дневального был Семён, которого я успокоил, что буду заниматься ещё долго и он может ложиться отдыхать на место у дверей.
Едва погасла лампа в вагоне, я, проверив завязки броника, открыл дверь наружу и вскарабкался на крышу. Холодный ветер надул пузырями штаны и исподнюю рубаху на рукавах. Энергия так и бурлила во мне, просясь наружу. Мелькнула мысль, что это сказывается подпитка из купленных на станции продуктов. Казалось, звёздное небо подмигивает мне тысячами огней, подбадривая и благословляя.
Ноги сами несли меня вперёд, голые ступни будто сами знали, где правильно ступить, а где оттолкнуться; зрение оперативно подстраивалось под ночной режим, сердце метрономом отсчитывало удары. Я и сам не заметил, как добежал до последнего вагона и тут же повернул обратно. Икры и бёдра налились упругой силой. Сердце рвалось ускорить бег, а голова расчётливо сдерживала бесшабашные порывы души. Теперь и жилет я ощущал, как обычную одежду.
Завершив десятый забег, я вернулся в полумрак тамбура, аккуратно развязал тесёмки и, стараясь не звякнуть пластинами, нырнул в тёплое нутро вагона. Заснул почти мгновенно, с чувством глубокого удовлетворения.
С сегодняшней ночи все последующие события понеслись своей чередой, способности укладывались кирпич за кирпичиком в мой новый психофизический фундамент. Не по дням, а по часам менялся на глазах молодой сирота из Томской губернии, Пронькин Гаврила Никитич. Всё чаще санитары называли меня коротко "Гавр", а Ольга Евгеньевна и вовсе - "герр Пронькин".
Оптимистический прогноз Вяземского быстро добраться до Самары опровергала российская действительность. Ранняя весна и исконно-посконное разгильдяйство оттянули прибытие на целую неделю. То пути ранним паводком размыло, то в тендер загрузили уголь плохого качества.
Тем не менее с божьей помощью, аккурат, как сказал Семён, к Крестопоклонному воскресенью, эшелон с пополнением для Сибирских полков прибыл в славный город Самару.
Если перроны Златоуста и Уфы поразили меня своей пустотой и отсутствием активной жизни, за исключением слоняющихся по службе полицейских, то самарский вокзал был настоящим Вавилоном Самаро-Златоустовской железной дороги.
Помимо нашего эшелона, прибывшего рано утром, здесь уже находилось минимум пять пассажирских составов, два товарных и постоянно гудел маневровый паровоз, растаскивая какие-то вагоны по путям. Нас запустили на ближний к вокзалу путь. На перроне яблоку негде было упасть: настоящий человеческий муравейник. Ярко светило не по-весеннему жаркое солнце.
Мы с Вяземским стояли на перроне у открытой двери санитарного вагона в ожидании вестового от начальника саратовского инвалидного госпиталя, которого коллежскому асессору было приказано ждать поручиком Глинским.
Белые косынки сестёр милосердия трепетали на весеннем ветру, как крылья бабочек, что первыми появляются в полях. Кажется, в детстве мы называли их капустницами. Я с тревогой посматривал то на снующих по своим делам людей, то на закопчённые стены вокзала. Двигающаяся и жужжащая толпа раздражала.
Неожиданно прямо передо мной из неё вынырнула сгорбленная старуха в огромном чёрном выцветшем платке и драном плюшевом полушубке.
- Солдатик! - вцепилась она в обшлага моей потрёпанной шинели, - сынка моего не видал ли? Андрейкой зовут. На войну по осени ушёл - и ни весточки, а? Не видал?
Глаза женщины были пусты и холодны, словно стеклянные шарики, на дне расширенных зрачков застыло безумство отчаяния.
- Простите. Не видал, тётенька. Этот эшелон на фронт едет, вы поспрошайте у других, - только и нашёлся что ответить я от неожиданности.
Женщина, словно, не услышав мой ответ, что-то невнятно и вопросительно забормотала, продолжая дёргать за рукава, потом вдруг отпустила их и сделала шаг назад, растворившись в толпе. Я было дёрнулся вслед, но был остановлен вяземским.
- Не надо, Гаврила, не поможешь ей уже ничем. Ordinarius rabidus.
- Все мы здесь немного того, князь, - вздохнул я.
- Ох, не нравится мне твой настрой, Пронькин, - Вяземский тронул за плечо стоявшую рядом Вревскую, - Ольга Евгеньевна, сумки санитарные все собраны?
- Не переживайте, Иван Ильич. Если чего не будет хватать, Семёна пошлём. Всё уж обговорено. Наши вагоны скоро на запасной путь отгонят. Так что мы готовы. Знать бы ещё к чему. Глинский ведь так и не сказал?
- Нет, душенька. Этот солдафон просто вызвал меня и приказал быть готовым всему личному составу лазарета к выезду в город, в распоряжение начальника госпиталя. Вот и ждём.
Вестового пришлось ждать не менее получаса. Явился пехотный фельдфебель с двумя станционным жандармами.
- Вашбродь, разрешите осведомиться? - несколько не по уставу обратился к Вяземскому высокий худой усач в полевой форме и укороченной шинели.
- Осведомляйся, братец.
- Вы будете начальник передвижного лазарета военный врач РОКК Вяземский?
- Так точно.
- Я по приказу начальника госпиталя инвалидов, господина Штабс-капитана Привольнова. Фельдфебель Лукин, вашбродь! - усач прищёлкнул каблуками. Получилось у него не совсем изящно, но довольно старательно.
- Чем могу служить, фельдфебель? - Вяземский обладал бездной терпения. Вестового мы прождали почти час. Будь моя воля...
- Вчера в Самару прибыл первый эшелон с пленными турками, сегодня ожидаются ещё два. Сарыкамышская операция, может, слыхали? Умылся кровью Энвер-паша... По распоряжению его превосходительства господина Губернатора все свободные врачи, фельдшеры, санитары и сёстры милосердия Самары, а также временно пребывающие в ведении тылового обеспечения округа мобилизуются для формирования обсервационного пункта для пребывающих пленных, - фельдфебель достал из-за обшлага шинели сложенный вдвое лист гербовой бумаги и вручил его князю.
- Мобилизация значит. Понятно, - у Вяземского заходили желваки, - всё бросить - и идти на сортировку турок? Понятно, - повторил князь. Губы его побелели от бешенства.
Дабы предотвратить вполне справедливую вспышку гнева, я решил вмешаться. Всё же фельдфебель ясно сказал: распоряжение губернатора. А он тут, скорее всего, и царь, и Бог.
- Иван Ильич, ничего не попишешь. Надо распорядиться, - тихо шепнул я, незаметно сжимая локоть Вяземского. Коллежский асессор медленно выдохнул сквозь зубы.
- Что же, Гаврила, а планы-то твои, как? Может, сам на призывной пункт пойдёшь?
- Никак нет, Иван Ильич, судьба пока с вами остаться. Там разберёмся. Чует моя ммм... шкура неспроста с этими пленными так засуетились. Неправда ли, господин прапорщик.
- Ваша правда э-э-э.., - усач не нашёл, как меня поименовать, стрельнув по моим плечам с отсутствующими погонами, затем перевёл взгляд на Вяземского и, понизив голос до шёпота, сообщил ему: "Говорят, ожидают самого! Его сиятельство, верховного начальника санитарной и эвакуационной части генерал-адъютанта принца Ольденбургского!"
- Понятно, - почти успокоившись, пробормотал Вяземский, - засуетились, кувшинные рыла...надо же, сам Александр Петрович, генерал-адъютант и член Государственного совета. Видать, не обошлось и без самого Государя императора, всё-таки член фамилии...
- Вашбродь, у вокзального выхода телеги. Велено ваш лазарет в полном составе доставить. Обсервацию решено организовать у фруктовых пакгаузов, что вон у тех складов - прапорщик махнул куда-то в сторону хвоста нашего эшелона и скрывающихся за пристройками железнодорожных путей. Туда и вчерашний поезд пригнали. Тот, что с пленными. Наш-то госпиталь переполнен, да и благотворительные лазареты тоже. Не к солдатикам же бусурман класть...