Надо отдать должное Гергору, он хоть и с явным усилием, но сдерживал свой инстинктивный позыв сбежать как можно скорее. Скрупулезно осмотрелся, побродил вокруг, ощупывая ладонями воздух и смахивая выступающие слезы. При этом с омерзением кривился, будто копался в холодных, склизких внутренностях. И лишь после сдавленно предложил:
— Идем наверх. Обсудим.
— Я еще не закончил.
Гергор дико взглянул на меня, махнул рукой и унесся вверх по лестнице.
Я ухмыльнулся, аккуратно обогнул пролом и двинулся прежним маршрутом. Только теперь приходилось довольствоваться светом разлитого огненного масла, которое вытекло из разбившегося фонаря.
Ничем не примечательная, окованная медью дверь в конце залы была приоткрыта, хотя я точно помнил, что закрывал ее в последний раз, когда уходил. А никто, кроме меня туда не заглядывает.
…Говорят, в каждой семье есть своя тайна. Нечто не для чужих глаз. То, что члены семьи оберегают от внешнего мира, не выпуская наружу из благородства ли, из страха, из стыда. Чем древнее семья, тем глубже тайна.
Говорят, в императорских подземельях тоже скрыто немало. Но масштабом ничего схожего с Глазом Бездны там точно нет.
Я прикоснулся двери и осторожно толкнул. Створка послушно отошла, не заскрипев (наверное, единственная во всем замке). Открывшееся помещение было пустым и стылым. Стены из черного (ну, а какого еще?) гранита сходились вверху острым сводом. По периметру высились бугристые колонны, смахивающие на сталагмиты. Они слегка мерцали, поэтому света здесь хватало. В центре лежала неровная каменная плита. На ее поверхности, ближе к левому краю была грубо вырезана руна — родовая печать Югов — двуликое солнце, иссушающее и дарящее свет.
Это и есть алтарь Оборотней.
Сильно подозреваю, что болтуны, рассказывающие сказки об Оке Бездны или Черной Дыре, были бы весьма разочарованы их внешним видом. Ни тебе полыхающего огня, ни потустороннего сверкания, ни душераздирающих воплей. Вот только дух из-под плиты сочится тяжелый, муторный, нагнетающий невыносимую тоску и беспросветную печаль. «Смердит», — заметил Гергор. Но это не запах. Это вкус непоправимой беды. Нестерпимой вины. Бесконечного отчаяния. Там, в глубине затаилась самая черная и жестокая депрессия. Там таятся предательство, убитые надежды, несбывшиеся мечты. Миазмы расползаются по замку, погружая всех и вся в тягучую меланхолию…
И чем лучше человек, тем ему тяжелее ему находиться рядом с Дырой. Совесть жрет его заживо.
Это все пока лишь едва сочится, но стоит разломить печать — адский колодец извергнет содержимое наружу. Если верить преданию, то тогда мир рухнет. Могущественные Оборотни были так самоуверенны и эгоистичны, что закляли основы ныне существующего мира на себя. Пока они живы — система устойчива и относительно безопасна. И внести правку высшим магам не под силу, потому что основные узлы чар на изнанке.
Я опустил ладонь на плиту. Каменная плоть слегка вибрировала. Не знаю, что запечатали под плитой мои предки. Оборотни век за веком несли вахту у этой черной дыры. И не вскрыли ее даже, когда погибал Черноскал и могуществу Югов пришел конец.
За годы, которые уцелевшие Юги провели в бессмысленном бытии лоботомированных кретинов, пакостное нечто под печатью обрело силу. И это определенно нельзя выпускать наружу. Я чувствую.
И делаю переворот.
Реальность расслаивается. Как распадается каменный монолит плиты, обращаясь стопкой разнородных поверхностей. Миллионом щитов над миллионом бездн. Разноцветных даже с изнанки. И становится видно, как отдельные щиты вздуваются, тщась удержать нечто жадно рвущееся наружу, а некоторые плоские, как зеркала. А вот этот щит разорван и как раз его необходимо починить…
Хорошо, что никто не видит, как тонки эти поверхности. Жалкая мыльная пленка…
* * *
— Ну как?
— Да как обычно.
— Не представляю, что стану делать после твоего отъезда. Экая дрянь.
Запас табака у Гергора кончился. За новым он не сходил. Как и за запасным фонарем. Похоже, так и сидел здесь, в компании серебряной чаши и дремлющего Аргры. Маялся и думал.
— Это не могло быть намеренно, — поделился он со мной соображениями. — Даже если кто-то и пытался убить тебя внизу, откуда ему было знать, на какие именно доски ты наступишь? Это большой зал.
— Я хожу там один. Натоптал тропу. Ее можно различить, если присмотреться, — я присел рядом и попытался выудить занозы из ладоней. Получалось плохо — темно и руки трясутся.
Гергор коротко кивнул, будто услышал то, что хотел.