— Да уж, чудеса, — пробормотал я, сонно потирая глаза и еще не совсем представляя, как же это все выглядело. — Мне б такое раньше и не привиделось. Не знаю даже, на что это похоже — то ли на ужастик с инопланетянами, то ли на сюжет какой-нибудь новой религии…
— И не говори… Звучит похлеще детской фантазии, да? — криво усмехнулся Леха. — Мне б такое рассказали, так я бы в жизни не поверил. А потом увидел, и сомнения как-то сразу испарились. Напугался я, не передать словами. Даже успел пожалеть, что раньше не помер, а потом уж мы оторвались, и как-то спокойнее стало… Сразу понял, что оторвались. Будто какую-то невидимую границу пересекли, и все внутри утихомирилось, ясно стало, что здесь уже не достанут.
Решив, что хватит прохлаждаться, я встал с кровати. Голову немного кружило, но, стоило с минуту просто постоять на ногах, как все встало на свои места. Я неторопливо размял кости, похрустел шеей, потянулся.
— Раз уж все спят, может, покурим? — предложил я.
— Давай, — кивнул Леха. — Мне разрешили прям здесь.
Он указал на зашторенное окно.
— А я говорил тебе, что в Польше живут гостеприимные люди!
— Ага, только не сын этого Гжегожа.
Леха вытянул правую руку и показал мелкие темные царапины на костяшках. Я непонимающе приподнял брови, и друг, закатив глаза, снизошел до объяснений.
— Да он как узнал, что мы с тобой русские, сразу начал отца своего обрабатывать. Еще в машине, когда к дому подходили. Я ж не понимаю, чего они там конкретно обсуждают, но уж слово «кацап» я знаю хорошо, бабка-то у меня из Тернополя. Была… Гжегож этот сына своего успокоил, даже подзатыльник дал. Но тот, гаденыш, все же извернулся и врезал мне, исподтишка. Мы уже домой зашли, и Гжегож велел ему помочь мне тебя в эту комнату отнести.
— Представляю, что он чувствовал, пока тащил мое бренное тело, — хмыкнул я. — Ты, похоже, имел честь познакомиться с местным футбольным фанатом. Из огня да в полымя.
— Это точно. Положили тебя, а он раз — и локтем мне поддых. Подошел, и так тихонько на ухо начал что-то нашептывать по-своему, наверное, стращал или типа того. Но я ж не зря столько лет боевухе отдал, снес его боковым, но старался не слишком вкладываться, абы чего не вышло, да попал по зубам и кулак поцарапал. Ничего не выбил, нет. Только вторым в глаз угостил, для закрепления результата.
Прибежал Гжегож, думал, худо мне будет, вдвоем сейчас обработают и обоих нас в подъезд выкинут — мужик-то он крепкий, бывалый, сразу видно. Но нет, он опять сыну наподдал — его Томаш зовут, кстати — и в коридор за шкварник утащил, на меня даже не посмотрел. Потом только принес мне ужин и извинился, он немного говорит по-русски, с таким забавным акцентом.
Леха протянул мне сигарету и, пока я возился с зажигалкой, отдернул штору, потянулся к оконной ручке да так и застыл, с кислой улыбкой наблюдая, как я стою и глазею с раскрытым ртом на законный пейзаж.
Хмурое облачное утро без единого лучика солнца, уходящая вдаль серая лента дороги с унылыми высотками по бокам, и ни души вокруг, лишь яркий-яркий свет вдалеке, столбом стремящийся вверх. Его источник находился где-то в Старом Городе, отсюда я мог безошибочно это определить.
Низкие дождевые облака над исторической частью Гданьска горели бледным желтым огнем, как будто в них снизу посветили очень мощным фонарем с диаметром, какого в нашем мире не существует. Густая струя света уперлась в потолок туч, расплескивая по ним свое сияние на сотни метров. Это было невероятное зрелище. По красоте, наверное, не уступало северному сиянию.
Я перевел взгляд на Леху, но тот не мог ничего объяснить, только многозначительно смотрел на менч, продолжая все так же невесело усмехаться.
— Мама дорогая, — прошептал я.
— Это они, — кивнул друг и помрачнел окончательно. — Суки…
Руку обожгло болью — я совсем забыл про наполовину истлевшую сигарету, и горячий пепел, устав держаться на весу, посыпался вниз. Мои трепыхания вернули Леху в реальность. Он быстро открыл окно, и я смахнул остатки пепла с сигареты туда, дуя на обожженное место.
Одновременно с утренним холодком в комнату проник далекий, еле различимый звук. Я хотел спросить Леху, слышит ли он его, но друг жестом велел помолчать. Он тоже вслушивался.
— Да, Димыч, они еще ночью эту свою песню затянули. Я закрыл окно. А потом стал надеяться, что мне почудилось. Но, видимо, нет. Это зомби.