Сигнал интеркома не мог раздаться в менее подходящий момент.
— В чем дело, Кальн?! — гаркнул Мейер, не позаботившись придать голосу хотя бы видимость спокойствия.
— Сэр, к вам посетительница. Элеонора Отэн, гражданская.
— Так какого… — полковник проглотил крепкое ругательство. — По какому вопросу она обращается лично ко мне?
— Вчера ее направили к вам, сэр, — в голосе адъютанта послышалось удивление, будто вопрос начальника его изрядно смутил. — Из Антитеррористического отдела. Ее внуку грозит смертная казнь, а так как он — несовершеннолетний, а она — единственная близкая родственница и законная опекунша…
«Отэн… — мужчина пробежался взглядом по документу, содержание которого не мог взять в толк уже несколько минут подряд. — Получается, я успел дать этой старухе разрешение на прием? Еще вчера, надо же. Интересно, что еще я успел подписать, толком не прочитав?»
Мейер выдохнул сквозь стиснутые зубы: снова придется тратить время на пустые формальности. Эта бабка — отнюдь не первая в череде безутешных родственников, умоляющих о снисхождении для «неразумного ребенка».
Все они получали один и тот же ответ.
— Достаточно, Кальн. Пропустите ее.
В кабинет, опустив взгляд в пол, прошла пожилая женщина. Очень ухоженная и опрятная, достаточно дорого одетая, она производила бы вполне приятное впечатление — при условии, что на Мейера сейчас хоть кто-то мог произвести приятное впечатление.
— Присаживайтесь, мадам, — холодно бросил он, скрывая раздражение за официальным тоном.
Старуха несмело опустилась в кресло напротив стола. Она немедленно склонила голову, и края черного, расшитого золотом платка спрятали в тени ее лицо. Холеные, хоть и сморщенные от возраста руки беспокойно теребили подол платья.
— Изложите суть вашего дела, госпожа Отэн.
— Разумеется, сэр, — сбивчиво начала женщина. — Я законная представительница Дэйлена Отэна. Около недели назад он…
Ее голос дрогнул. Запрокинув голову, посетительница прикрыла глаза ладонью, изо всех сил сдерживая слезы.
— Простите, сэр. Мне… — она судорожно вздохнула, — очень нелегко говорить об этом.
— Понимаю. Не утруждайте себя.
И Мейер принялся зачитывать досье, приложенное к уведомлению:
— Восемь дней назад ваш внук попал в плен вместе с другими членами повстанческой диверсионной группы. В настоящий момент он находится под стражей, и с ним работают следователи ИСБ. Со следствием Дэйлен сотрудничать отказывается, ведет себя агрессивно… вина не подлежит сомнению, оснований для смягчения приговора не имеется. Встреча с родственниками не позволена. Так что вас интересует, мадам?
Он сделал многозначительную паузу и пристально посмотрел на старуху: мол, у тебя еще остались вопросы после этого?
«Остались, разумеется. Они никогда не уходят так просто…»
Сухонькое тело Элеоноры содрогнулось. Хрупкая женщина будто стала еще меньше, испуганно сжавшись в кресле и обхватив себя руками.
— Сэр… Дэйлен — еще совсем ребенок…
«Сколько раз я слышал эту фразу?»
— …ему всего шестнадцать. Ну какой из него террорист?! — с каждым словом ее голос становился все надрывнее, и слезы слышались в нем все явственней. — Он мальчишка… глупый мальчишка… ему голову заморочили красивыми словами, наобещали всего… — она всхлипнула и спрятала лицо в дрожащих ладонях.
Некоторое время старуха молчала, не в силах выдавить из себя ни слова. Но когда она неожиданно выпрямилась и вскинула голову, ее слова прозвучали на удивление твердо:
— Что можно сделать, чтобы его спасти?
— Ничего. Вам следовало лучше присматривать за внуком, мадам. А теперь, если у вас больше нет вопросов…
Лицо Мейера ничего не выражало. В его голосе не было ни намека на сочувствие — лишь легкие нотки раздражения прорвались сквозь абсолютное безразличие.
— Я не прошу о полном освобождении от наказания, — выдохнула Элеонора. — Но разве нельзя смягчить приговор? Дэйлену всего шестнадцать…
Ее глаза светились отчаянной надеждой. Мольба читалась в каждом ее движении и слове, в каждом прерывистом вздохе…
Это могло продолжаться еще очень долго. А у Мейера не было времени на рутанских старух с их трагедиями.
— Да хоть бы и двенадцать! — рявкнул он, поднимаясь из-за стола и нависая над съежившейся от горя и страха женщиной. — Терроризм и государственная измена — тяжелейшие преступления, мадам Отэн, и меня не волнует, сколько лет тем, кто их совершает! Ваш внук виновен и понесет соответствующее наказание. Вы сможете увидеться с ним после того, как его дело будет рассмотрено военно-полевым судом. А теперь прошу вас покинуть помещение.
Женщина вздрогнула. Издав полупридушенный хрип, прижала ладони к лицу. Ее шепот был сродни предсмертному — будто приговор относился непосредственно к ней:
— Что же вы за человек… у меня больше никого нет, неужели вы не понимаете?
— Мне очень жаль.
Элеонора поднялась на ноги. Покачнулась, словно борясь с головокружением. Она подняла голову, и Мейера поразило выражение ее лица — такого не ждешь от сломленной старухи: в широко распахнутых глазах застыла боль напополам с решимостью, аккуратно подкрашенные губы были плотно сжаты, а тонкие ноздри гневно раздувались:
— Нет, — произнесла она глухо. — Вам не жаль. Нисколько.
На лице Мейера не дрогнул ни один мускул.
— Вы правы. Охрана проводит вас к выходу.
— Одну минуту, полковник, — тихо произнесла женщина, и ее тонкие пальцы цепко ухватились за запястье сибовца. — Мне плохо. Давление… — она сделала хриплый вдох. — Хотя бы воды старой женщине вы можете дать?!
«Если это поможет выпроводить тебя вон…»
Борясь с готовым вырваться наружу раздражением, Мейер подошел к стеллажу, одну из полок которого украшал хрустальный графин. Наполнив водой стакан, стоявший здесь же, мужчина скупым движением протянул его посетительнице.
Старуха трясущейся рукой извлекла из сумки какую-то капсулу. Повертела ее между пальцами, словно не решаясь проглотить.
— У моего мальчика нет шансов на спасение, так? — в который раз спросила она и тут же раздраженно мотнула головой:
— Конечно же нет. Вы неоднократно это повторяли. Простите за беспокойство, господин… и будьте прокляты.
Ее голос был тверд и спокоен. Только в глазах застыла пустота, и мертвенная бледность заливала лицо.
И она проглотила лекарство. А долей секунды позже кабинет полковника Мейера исчез в огненной вспышке.
Позднее высказывались предположения о мощном взрывчатом веществе, детонирующем при вступлении в контакт с желудочным соком. Бернард Аларон лишь пожимал плечами в ответ на вопросы следователей, утверждая, что в последнее время имел весьма смутное представление о планах радикального крыла сопротивления.
В Империи давно и прочно укоренились два явления: Великий Имперский Порядок и Великое Имперское Головотяпство. Как Свет и Тьма, они существовали неотделимо друг от друга — в непрерывной борьбе и относительном равновесии.
Почти безраздельно Головотяпство властвовало на Рутане, выступавшем, видимо, компенсацией за все Центральные миры разом. Станция, вверенная капитану второго ранга Уоллу Гаррету, исключением не была.
«А это означает что? Это означает, что нашивки на моей планке держатся на честном слове хатта. Эта милая женщина явно недовольна тем, что она видит… а сибовцы, твари дрожащие, ей вторят. И где эта извечная война спецслужб, когда она так нужна?» — невесело размышлял Гаррет, наблюдая за членами инспекции.
Первым же делом эти господа велели провести их в командный центр, а по прибытии туда немедленно затребовали кипу отчетов о состоянии защитных систем. Точнее, все требования выдвигала Исанн Айсард — ледяным и безапелляционным тоном, от звучания которого в капитане незамедлительно пробуждался рефлекс, выработанный долгими годами службы во флоте: исполнить все в рекордные сроки и тихо исчезнуть, дабы под руку разъяренному начальству попался кто-нибудь другой.
К сожалению, о возможности побега оставалось только мечтать. И поэтому комендант покорно, словно верная собака, выполнял лаконичные команды разведчицы, и с поистине безграничным спокойствием отзывался на выкрики майора Иртэна. Фраза «есть записать нарушение по пункту такому-то…» уже давно набила Гаррету оскомину.