— Братва, — обращался он к сокамерникам по-свойски, — в нашей камере нет вентиляции, и если кто-то начинает курить, все моментально заполняется не рассеивающимся дымом. Как человек, с детства страдающий от астмы, слезно прошу сидельцев не смолить…
— При всем уважении, Банкир, но это неисполнимое желание, — тотчас отвечал татуированный с головы до ног Дед, пойманный служителями порядка за украденный для единственной дочери цветочек, взятый просто так в привокзальном ларьке в честь очередного освобождения из мест не столь отдаленных. — Ты не можешь отнять у курящих последний кусочек свободы!
— Тогда, ежели вы не хотите, чтобы меня вынесли отсюда вперед ногами, курите не больше двух человек одновременно.
С таким предложением разнокалиберные сокамерники согласились: всем же охота порой полакомиться дефицитными лакомствами из передач Банкира. Но эта маленькая победа была только в ничтожной договоренности, в остальном же жизнь в клеточку потекла без изменений, без допросов, следственных действий и встреч с адвокатом, при том что даже Фадеев не собирался доказывать вину былого соратника убитого. С кем-то из двенадцати сидельцев человеку, привыкшему к дорогому костюму и белому воротничку с золотыми запонками на рукавах, было некомфортно находиться, кто-то даже раздражал его, особенно люди, склонные к пьянству, скудости ума и нахальству, но выбора не было: седовласый фигурант громкого дела должен был примириться с временным лишением свободы. И только душевные разговоры с Дедом, пятнадцать лет своей жизни проведшим в лагерях, занимали ум и успокаивали верного друга Лисовского.
— Никак не могу понять, почему в таких условиях содержатся люди, вина которых в суде не доказана. Как я раньше думал? Что временно лишенные свободы человеки ходят в столовую, в прогулочный дворик с деревьями и баскетбольной площадкой.
— Как в кино? Ты, Банкир, идеалист. Следственный изолятор такая же тюрьма. Люди сидят в клетке, прогулочный дворик такая же клетка. По факту у осужденных в колонии условия лучше, чем у тех, кто еще не осужден и находится в изоляторе. При этом день в СИЗО равен дню в колонии. Пойми, ГУЛАГ остался в историческом прошлом, однако система осталась, оказавшись более чем живучей.
— Получается, что мы имеем такое красное коммунистическое наследие… — пессимистично вздохнул Банкир.
— Знаешь, один умный человек говорил: «Никогда не сдавайтесь — никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайтесь, если это не противоречит чести и здравому смыслу. Никогда не поддавайтесь силе, никогда не поддавайтесь силе, очевидно превосходящей мощи вашего противника».
— И кто же таким образом учил человечество оптимизму?
— Уинстон Черчилль. Но при этом каждый вечер у него был дорогущий виски.
— Я бы сейчас не отказался пропустить стаканчик…
Несколькими днями позже, после часового выгула по раскаленному от июльского солнца прогулочному дворику, определенно по размеру идентичному камере, в темном коридоре сидельцы тринадцатой темницы пересеклись с параллельной группой, стоящей лицом к стене. Угрюмые остриженные лица, пропуская обитателей камеры номер тринадцать, ждали, уткнувшись в стену, как и положено по заведенным правилам, но все равно оглядывались. Так Банкир заметил сослуживца из недавней прошлой жизни, водителя и телохранителя Лисовского. Коротко стриженный мускулистый качок наградил Юрия таким пристальным озлобленным взглядом, как будто именно давний партнер и соратник босса на самом деле явился заказчиком преступления и из-за него тот оказался в заточении. От такого пронзительного взгляда, как и от последовавшего резкого презрительного плевка и поворота к стене коммерсант впал в транс, и только лай собаки под крики вертухая: «Вперед, чего встал!» — подтолкнул подследственного по направлению к железной двери.